Еврейский камень, или Собачья жизнь Эренбурга - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Щеглов cтр.№ 84

И вместе с тем смерть Кольцова и его верность тоталитарному большевизму сталинского типа и личности вождя неоднозначны. Это многослойное явление. Утратив понятие о гуманитарных ценностях, Кольцов потерял всякий шанс и всякую надежду оставить след в газетной литературе. Но, повторяю, он обладал бурной энергией, незаурядным умом и определенными достоинствами, и его абсолютно бессмысленная смерть — еще одно кровавое пятно на черной репутации Сталина, убивавшего полезных для системы людей только по исключающей логику прихоти. Смерть таких людей, как Кольцов, показывает суть системы с неожиданной стороны и обессмысливает не только верность ей, но и вообще уничтожает всякие признаки какого-либо нормального поведения пусть по чисто формальным признакам. Перед Сталиным несчастный Кольцов ни в чем не провинился. Отлично сознавая характер деятельности и внутренние качества Кольцова, Эренбург делает попытку удержать хотя бы память о нем в кругу тех, чья память неприкосновенна. В мемуарах по поводу гнусной антибухаринской статьи Эренбург глухо и невразумительно замечает: «Он никого не старался погубить и плохо говорил только о погибших: такое было время». О времени Эренбург заговорил напрасно. Кольцову казалось, что, оплевывая могилу Бухарина, он продлевает свои дни. Большевистское время, на которое ссылается Эренбург, являлось в высшей мере алогичной категорией, и нащупать ее законы не представлялось возможным ни тогда, ни теперь. В нравственно-философском отношении отвратительные поступки не имеют временной кодификации. Возьми лопату в руки и иди рыть землю, но гадостей не пиши и с негодяями не сотрудничай. Но зверство сталинской системы состояло в том числе и в невозможности сойти с вертящегося круга даже при желании. Эренбург хочет спасти Кольцова в соответствии с нормами хрущевской эпохи, не понимая, к сожалению, относительность и закатность этих норм. Эренбург успел пожить в эпоху оттепели, завершившейся заморозками, и, подчеркивая ум Кольцова, не забыл о «душевном ущербе» 30-х годов.

Железный намордник

Напрасный труд! За этот так называемый «ущерб» Кольцов заплатил жизнью и кто знает какими мучениями, прежде чем с ней распрощаться. «Товарищ Мигель», веривший Сталину и в Сталина, сыграл в испанских событиях не до конца проясненную роль. Сталинское решение уничтожить Кольцова, по-видимому, основывалось на том, что Кольцов видел все собственными глазами и понимал, что вождь бросил интербригадовцев на произвол судьбы и, сворачивая помощь, фактически предал дело и советских советников, и советских военных, и западной демократической интеллигенции, поддержавшей усилия республиканского правительства. Проницательный и чувствительный Генри Миллер, сразу ощутивший природу развязанной диктаторами бойни, в том числе и идеологической, осознающий бесполезность в создавшихся условиях собственных намерений отстоять республиканские принципы и потому выказавший равнодушие к перипетиям кровавой испанской драмы, советовал более экспансивному и наивному Джорджу Оруэллу не ввязываться в подозрительный конфликт, в итоге которого он испытает только разочарование. Изоляционизм и индифферентность Миллера не повлияли на Оруэлла. Но он возвратился из Испании убежденным противником Сталина и тоталитаризма. Горькое разочарование сделало его агрессивным. Теперь он знал, кто и как искалечил неведомую и далекую Россию и русский народ. Он понял, что восточный деспот попытался под завесой противостояния фашизму надеть железный намордник на свободы, за которые готовы были отдать и отдавали жизнь лучшие люди Запада. Оруэлл получил тяжелейшее ранение, Роберт Джордан, которого не стоит воспринимать как литературного героя, погиб.

Кольцов знал — быть может, лучше всех — правду об испанских событиях, а главное, он мог ее оценить. Нельзя его упрекать, что он ее не попытался высказать. Эренбург тоже знал правду, в меньшей, вероятно, степени, чем Кольцов, но тоже ее утаил. К сожалению, в мемуарах он не захотел приоткрыть краешек занавеса и позволить читателям заглянуть в кулисы, чтобы увидать кукловодов в истинном свете. Трудно представить себе, особенно после прочтения романа «По ком звонит колокол», что Кольцов и Эренбург не могли или не сумели осмыслить пережитое. На Западе масса интеллектуалов считала, что борьба с Гитлером и национал-социализмом требует умолчания того, что происходит в Советском Союзе. Сталин им казался меньшим злом. О лагере республиканцев и толковать нечего. Масштабы отрицательного были для них слишком неравны. Западные интеллектуалы в покорном ношении железного намордника виновны больше, чем Кольцов и Эренбург, опутанные цепями сталинизма, цензуры и привязанные к родине сердцем, а что касается Эренбурга — да, впрочем, и Кольцова — страстным желанием выполнить до конца свою миссию, как она понималась ими. Поэтически одаренная душа Эренбурга влекла его по иному пути, чем холодная мысль Кольцова. Немногим советским испанцам, кроме Эренбурга, было суждено дойти до намеченного судьбой естественного предела. Сталин их боялся и ненавидел, стремясь при малейшем удобном случае ликвидировать.

Параллели

Я слушал Каперанга отныне с возрастающим удивлением и недоверием. Трудно было разобрать, в чем суть его претензий: кто просрал Испанию и почему? Но потом я усвоил железно, и обязан я устойчивостью своего мнения Каперангу: романтический флер, который набросил Сталин на испанскую эпопею, обернулся вскоре старой и дырявой ветошью. Испания под Франко не пропала, не кончилась, а к концу XX века заняла одно из первых мест среди стран континента. В Испании не Франко и не легион «Кондор» оказались сильнее — это еще можно было пережить, хотя и с ощущением горького чувства вины. В Испании сталинская система околпачивания дала первый очевидный сбой на мировой арене, продемонстрировав собственную разрушительную несостоятельность. Не оправившись еще от нокдауна, она бросилась в объятия Гитлера и попыталась восстановить реноме захватническим освобождением западных районов Украины и Белоруссии. При явном попустительстве и даже содействии Гитлера все действия РККА завершились успешно. Агитационный пирожок внутри страны скушали без особых протестов и жалоб на несвежесть продукта, из которого он стряпался. Окрыленный вялой и молчаливой поддержкой, Сталин бросился на север, стремясь раздавить Финляндию, чтобы облегчить оккупацию прибалтийских стран. Провалившись там, он несколько угомонился, сменив правительства в Латвии, Эстонии и Литве.

Первые месяцы войны 41-го возвратили обитателя Кремля на землю и напомнили об испанской катастрофе. И только всеобщее восстание народа против гитлеровской Германии спасло положение. Народ одержал победу под его стягом, но вопреки военным претензиям вождя и прежней политике. Но свою несостоятельность система ярко и убедительно, с неприятной и необъяснимой откровенностью продемонстрировала при попытке подавить мятеж Франко. Она, система, вскрыла на Пиренейском полуострове гниющее материалистическое ядро сталинизма, забрав у республиканцев колоссальный золотой запас нации, прислав взамен более шести сотен неважных самолетов, до тысячи устаревших танков и бронеавтомобилей, тысячу с лишним орудий разного калибра, полмиллиона винтовок вышедших в тираж образцов, двадцать тысяч пулеметов и прочее слабенькое вооружение.

И все бы ничего, и голыми руками немало удалось бы сделать, но Сталин параллельно испанским баталиям создал в собственной стране обстановку отвратительной внесудебной бойни, посеял в ней дикий страх и недоверие, когда расстрел и лагерь превратились в повседневность.