Из третьего мира - в первый. История Сингапура 1965-2000 - читать онлайн книгу. Автор: Ли Куан Ю cтр.№ 208

После приветственного ужина в Ухане наши хозяева и все сопровождавшие их официальные лица куда-то исчезли. Мы заинтересовались тем, что произошло, и послали наших помощников найти их. Они сообщили, что все они собрались вокруг телевизора в гостиной, наблюдая за судебным процессом по делу «банды четырех». Это был момент возмездия людям, которые терроризировали их на протяжении многих лет и которые теперь должны были получить по заслугам. Мы тоже вышли в гостиную понаблюдать за происходящим. Это была китайская версия сталинских процессов, насколько они были мне знакомы по книгам, за исключением того, что отсутствовали длинные разоблачающие признания и никто не ожидал вынесения смертных приговоров. Напротив, Цзян Цин, жена Мао, выглядела свирепой и не собиралась сдаваться. Она говорила громко и почти что кричала высоким, пронзительным голосом, когда обращалась к судьям и ругала их. Она говорила, что, когда Мао был у власти, судьи были его собаками, которые лаяли тогда, когда Мао говорил им. Как же смели они теперь судить ее? Она выглядела такой же смелой, воинственной и сварливой женщиной, как и при жизни Мао.

Оставшуюся часть путешествия «банда четырех» и злодеяния ее членов служили предметом бесконечных разговоров между членами нашей делегации и китайскими официальными лицами. Было ужасно, что такая древняя цивилизация могла быть доведена до такого безумия, носившего гордое имя «культурной революции».

Многое другое также пошло по неверному пути. Дружески настроенный по отношению к нам официальный представитель из провинции Фуцзянь, на юге Китая, сопровождая меня во время автомобильной поездки по городу Ухань, показал на почти законченное здание и сказал: «Это многоэтажный дом для принцев». Я не понял, что он имел в виду. Он объяснил, что «принцами» он называл сыновей высокопоставленных официальных лиц провинции и города. Он покачал головой и сказал, что это плохо отражалось на морали людей, но ничего не мог с этим поделать. Не сказав ни слова, он дал понять, что они катились обратно в тот старый Китай, где обладание властью всегда означало пользование официальными привилегиями, а привилегии означали льготы для членов семьи, родственников и друзей.

Из других остановок во время путешествия нам запомнились Сямынь и Гуланью (Амой и Куланцу на фуцзяньском диалекте). Впервые за время поездок по Китаю мы слышали, как люди разговаривали на диалекте, похожем на тот, который используют жители Сингапура. Я потратил годы на изучение этого диалекта, чтобы использовать его в ходе предвыборной борьбы, и мне было приятно слышать, что люди разговаривали именно так, как учил меня мой учитель, говоривший с сямыньским акцентом на языке высокообразованных людей провинции Фуцзянь, которые перед войной тесно общались с западными бизнесменами и миссионерами.

На острове Гуланью, расположенном рядом с Сямынем, нам показали два бунгало, принадлежавших правительству Сингапура. Они были куплены колониальным правительством перед Второй мировой войной для британских колониальных чиновников, направленных в Сямынь, чтобы изучать диалект хоккиен. Мы увидели два обветшалых здания, в каждом из которых жило четыре или пять семейств, насчитывавших значительно большее число людей, чем то, для которого эти здания первоначально предназначались. Китайцы поспешили заверить нас, что они реставрируют здания и вернут их нам. (Министр финансов Сингапура Хон Суй Сен позже сказал мне, что он слышал ужасающие истории о владельцах зданий, которым возвращали их недвижимость и требовали вернуть задолженность по заработной плате тем, кто присматривал за зданиями, за все годы начиная с 1949 года.) Гуланью был уникальным реликтом, сохранившим следы европейского влияния. В нем был представлены все стили европейской архитектуры. Некоторые дома принадлежали богатым китайским эмигрантам, которые вернулись туда перед самой войной, чтобы прожить там остаток своих дней. Они нанимали французских и итальянских архитекторов для строительства прекрасных домов с винтовыми лестницами и перилами из травертинского мрамора, мраморными статуями в закрытых помещениях и на открытом воздухе, словно это было во Флоренции или Ницце. До 1937 года Гуланью был оазисом роскоши, пока его, как и Шанхай, не захватили японцы.

Наши хозяева указали нам через пролив на Чжинмен – остров, находившийся под контролем Тайваня. В ясный день его можно было видеть невооруженным глазом. То же самое говорил мне и президент Тайваня Цзян Цзинго, который при посещении Чжинмена показывал мне через пролив на Гуланью. Всего лишь несколько лет назад жители Тайваня запускали с Чжинмена на Гуланью воздушные шары с продовольствием, кассетами популярных тайваньских поп-звезд, включая Терезу Тен, и пропагандистские листовки. В 50–60-х годах они обменивались артиллерийскими залпами, а в 80-х – оскорблениями, используя громкоговорители.

Разница между уровнем жизни в Тайбэе на Тайване и Сямыне в Фуцзяне была огромной. Тайвань был связан с внешним миром, особенно с Америкой и Японией, движением капиталов, технологии, знаний, иностранных экспертов. Тайваньские студенты, возвращавшиеся после обучения в Америке и Японии, строили современную экономику. А на другой стороне пролива прозябали, гордясь сельскохозяйственными навыками, основанными на агрономии 50-х годов. Практически полностью отсутствовала механизация на полях и фермах, дороги были в запущенном состоянии, а уровень жизни – низким.

Местная кухня была нам знакома, хотя она несколько отличалась от нашей. За обедом хозяева подали настоящее «баобинь» – жареные побеги бамбука, завернутые в блинчики, с необходимыми приправами и гарниром. Местный вариант «баобинь» отличался от сингапурской версии этого блюда. Их сладости также были нам знакомы – например, восхитительный толченый арахис, скатанный наподобие маленьких швейцарских конфет, был вкуснее, чем тот, что делают в Сингапуре. Мы все знали, что Сямынь был местом, из которого приехало большинство наших предков. Где бы в провинции Фуцзянь ни располагались их деревни, чтобы отправиться в путешествия в «страны южных морей», большинство из них приезжало в Сямынь – город, открытый для иностранцев, чтобы там сесть на большие суда, которые увозили их на юг.

Из Сямыня мы полетели в Гуанчжоу (Кантон), откуда вернулись в Гонконг поездом. Монотонные и скучные речи о «коммунистическом попутчике» и другие пропагандистские клише «банды четырех» больше не звучали из громкоговорителей. Стиль одежды тоже стал менее строгим – как только мы уехали из Пекина, сопровождавшие нас женщины-переводчицы переоделись в цветные блузы, брюки и юбки, чего в 1976 году не было. Маоистский Китай становился достоянием истории, а старые привычки китайцев возвращались. Некоторые из них были хорошими, а большинство, как мы обнаружили во время нашего следующего путешествия в 1985 году, – плохими: коррупция, непотизм, кумовство – язвы, которые всегда мучили Китай. Тем не менее на сей раз мы уезжали с куда более благоприятными впечатлениями. Наши хозяева были более раскованны, получали удовольствие от пищи и разговоров и могли свободно обсуждать бедствия десятилетия «великой культурной революции». Руководители и официальные лица, с которыми мы встречались, были готовы к открытому и свободному обсуждению своих прошлых ошибок и будущих проблем. Стало меньше лозунгов, которыми был покрыт весь Пекин и другие города, и гигантских квадратных плакатов на пшеничных и рисовых полях. Теперь многочисленные скромные лозунги призывали людей упорно трудиться для осуществления программы «четырех модернизаций». Общество становилось более естественным, похожим на другие страны.