Двенадцать поэтов 1812 года | Дмитрий Шеваров | страница 97 | LoveRead.ec

Ты видел вихорь бури,

Падение всего, союз ума и фурий…

Похоже, эти строки относятся не только к Французской революции, но и к переживаниям 1812 года. А следующие строки, кажется, и о нас…

…Смотри: вокруг тебя

Все новое кипит, былое истребя.

Свидетелями быв вчерашнего паденья,

Едва опомнились младые поколенья.

Жестоких опытов сбирая поздний плод,

Они торопятся с расходом свесть приход.

Им некогда шутить, обедать у Темиры

Иль спорить о стихах…

Соседом Юсупова по Архангельскому был граф А. И. Остерман-Толстой, генерал от инфантерии, командовавший при Бородине 4-м пехотным корпусом. Ему принадлежало село Ильинское. После войны генерал задумал создать Аллею русской славы, высадив вдоль дороги, ведущей от Ильинского, 45 600 лип — по числу рядовых и офицеров русской армии, погибших и пропавших без вести в Бородинском сражении^{^[424]}.

Николай Борисович распорядился поддержать красивый почин соседа, и его люди принялись сажать липы навстречу Остерману-Толстому от Архангельского. За несколько лет грандиозная аллея была высажена. Юсупов и Остерман-Толстой свято следили за ее состоянием. Юсупов писал своему управляющему: «По дорогам, где липы высохли, то подсадить липами».

До наших дней дошли лишь небольшие участки аллеи вдоль Ильинского шоссе. Судьба старых деревьев давно никого не беспокоит, и с каждым годом их остается все меньше.

«Мои» Амур и Психея тоже в опасности. Летом под их сенью устраивают пикники, прямо возле них жгут костры… Люди не понимают, что пока живы эти липы — мы остаемся младшими (а скорее всего — последними!) современниками Багратиона и Милорадовича, Тучкова и Кутайсова, Жуковского и Батюшкова…

Эпоха умирает не с людьми, а с теплом их рук, таящимся в старом дереве. Еще лет тридцать назад петербургские ученые установили, что старый кипарис в Гурзуфе помнит Пушкина, излучая то же тепло, что и вещи поэта, сохранившиеся в музее на Мойке.

И если встать под сенью Амура и Психеи в осенний день, когда с утра туман окутывает окрестности, то кажется: где-то совсем рядом скачет в дыму сраженья близорукий Вяземский; победно размахивает у большой дороги куском арбуза Сергей Глинка; бежит с грузинским кинжалом на Воробьевы горы князь Шаликов; бредет, глотая пыль, к Можайску ополченец Василий Жуковский, а Батюшков подхватывает раненого генерала Раевского…

Обнимем их мысленно в это мгновение и поспешим промолвить: не бойтесь, милые друзья, — все пули и ядра пролетят мимо вас! А все, что произойдет с вами на этой войне, отольется не в пушки, но в Пушкина!..

Но — где там! — они не слышат, им не до нас.

Так оставим же наших поэтов с легким сердцем в той грозной и счастливой опасности. Да укрепят нас их строки и судьбы!

Приложение 1
«ДРУЖБА НАМ ЗВЕЗДОЙ ОТРАДЫ БУДЬ…»^{^[425]}
Стихи поэтов 1812 года, посвященные дружбе и друзьям

В то время, когда писана большая часть послании Жуковского, мы находим множество посланий наших поэтов друг к другу. Жуковский, Батюшков, Воейков, к. Вяземский, В. Пушкин, Д. В. Давыдов, все менялись посланиями. Все они были в неразрывном союзе друг с другом; все ставили высоко поэзию, уважали один другого. Не было между ними ни зависти, ни партий. Молодые, только что начинавшие стихотворцы, понимая различие их талантов, смотрели, однако, на них, как на круг избранных. Как было не процветать в то время поэзии!.. Все эти люди, кроме своих дарований, отличались изяществом, носили на себе печать благородства и в мыслях, и в поступках, и в обращении; это были люди избранные…

Михаил Дмитриев

Константин Батюшков

К Петину

О любимец бога брани,

Мой товарищ на войне!

Я платил с тобою дани

Богу славы — не одне:

Ты на кивере почтенном

Лавры с миртом сочетал;

Я в углу уединенном

Незабудки собирал.

Помнишь ли, питомец славы,

Индесальми? Страшну ночь? —

Не люблю такой забавы, —

Молвил я, — и с музой прочь!

Между тем как ты штыками

Шведов за лес провожал,

Я геройскими руками…

Ужин вам приготовлял.

Счастлив ты, шалун любезный,

И в Питерской стороне;

Я же — всюду бесполезный,

И в любви, и на войне,

Время жизни в скуке трачу

(За крилатый счастья миг!) —

Ночь зеваю… утром плачу

Об утрате снов моих.

Тщетны слезы! Мне готова

Цепь, сотканна из сует;

От родительского крова

Я опять на море бед.

Мой челнок Любовь слепая

Правит детскою рукой;

Между тем как Лень, зевая,

На корме сидит со мной.

Может быть, как быстра младость

Убежит от нас бегом,

Я возьмусь за ум… да радость

Уживется ли с умом? —

Ах! почто же мне заране,

Друг любезный, унывать?

Вся судьба моя в стакане!

Станем пить и воспевать:

«Счастлив! счастлив, кто цветами

Дни любови украшал,

Пел с беспечными друзьями,

А о счастии… мечтал!

Счастлив он, и втрое боле,

Всех вельможей и царей!

Так давай в безвестной доле,

Чужды рабства и цепей,

Кое-как тянуть жизнь нашу,

Часто с горем пополам,

Наливать полнее чашу

И смеяться дуракам!»

Тень друга

Sunt aliquid manes: letum non omnia finit;

Luridaque evictos effugit umbra rogos.

Propertius^[426]

Я берег покидал туманный Альбиона:

Казалось, он в волнах свинцовых утопал.

За кораблем вилася Гальциона,

И тихий глас ее пловцов увеселял.

Вечерний ветр, валов плесканье,

Однообразный шум, и трепет парусов,

И кормчего на палубе взыванье

Ко страже, дремлющей под говором валов, —

Всё сладкую задумчивость питало.

Как очарованный, у мачты я стоял

И сквозь туман и ночи покрывало

Светила Севера любезного искал.

Вся мысль моя была в воспоминанье

Под небом сладостным отеческой земли,

Но ветров шум и моря колыханье

На вежды томное сомненье навели.

Мечты сменялися мечтами,

И вдруг… то был ли сон?.. предстал товарищ мне,

Погибший в роковом огне

Завидной смертию, над Плейсскими струями.

Но вид не страшен был; чело

Глубоких ран не сохраняло,

Как утро майское, веселием цвело

И всё небесное душе напоминало.

«Ты ль это, милый друг, товарищ лучших дней!

Ты ль это? — я вскричал, — о воин вечно милый!

Не я ли над твоей безвременной могилой,

При страшном зареве Беллониных огней,

Не я ли с верными друзьями

Мечом на дереве твой облик начертал

И тень в небесную отчизну провождал

С мольбой, рыданьем и слезами?

Тень незабвенного! ответствуй, милый брат!

Или протекшее всё было сон, мечтанье;

Всё, всё — и бледный труп, могила и обряд,

Свершенный дружбою в твое воспоминанье?

О! молви слово мне! пускай знакомый звук

Еще мой жадный слух ласкает,

Пускай рука моя, о незабвенный друг!

Твою с любовию сжимает…»

И я летел к нему… Но горний дух исчез

В бездонной синеве безоблачных небес,

Как дым, как метеор, как призрак полуночи,

Исчез, — и сон покинул очи.

Всё спало вкруг меня под кровом тишины.

Стихии грозные казалися безмолвны.

При свете облаком подернутой луны

Чуть веял ветерок, едва сверкали волны,

Но сладостный покой бежал моих очей,

И всё душа за призраком летела,

Всё гостя горнего остановить хотела —

Тебя, о милый брат! о лучший из друзей!

Июнь 1814 г.

К Дашкову

Мой друг! я видел море зла

И неба мстительного кары;

Врагов неистовых дела,

Войну и гибельны пожары.

Я видел сонмы богачей,

Бегущих в рубищах надранных;

Я видел бледных матерей,

Из милой родины изгнанных!

Я на распутье видел их,

Как, к персям чад прижав грудных,

Они в отчаяньи рыдали

И с новым трепетом взирали

На небо рдяное кругом.

Трикраты с ужасом потом

Бродил в Москве опустошенной,

Среди развалин и могил;

Трикраты прах ее священной

Слезами скорби омочил.

И там — где зданья величавы

И башни древние царей,

Свидетели протекшей славы

И новой славы наших дней;

И там — где с миром почивали

Останки иноков святых

И мимо веки протекали,

Святыни не касаясь их;

И там, — где роскоши рукою,

Дней мира и трудов плоды,

Пред златоглавою Москвою

Воздвиглись храмы и сады, —

Лишь угли, прах и камней горы,

Лишь груды тел кругом реки,

Лишь нищих бледные полки

Везде мои встречали взоры!..

А ты, мой друг, товарищ мой,

Велишь мне петь любовь и радость,

Беспечность, счастье и покой

И шумную за чашей младость!

Среди военных непогод,

При страшном зареве столицы,

На голос мирныя цевницы

Сзывать пастушек в хоровод!

Мне петь коварные забавы

Армид и ветреных Цирцей

Среди могил моих друзей,

Утраченных на поле славы!..

Нет, нет! талант погибни мой

И лира, дружбе драгоценна,

Когда ты будешь мной забвенна,

Москва, отчизны край златой!

Нет, нет! пока на поле чести

За древний град моих отцов

Не понесу я в жертву мести

И жизнь, и к родине любовь;

Пока с израненным героем,

Кому известен к славе путь,

Три раза не поставлю грудь

Перед врагов сомкнутым строем, —

Мой друг, дотоле будут мне

Все чужды Музы и Хариты,

Венки, рукой любови свиты,

И радость шумная в вине!

Март 1813 г.

Василий Жуковский

Д. В. Давыдову

Мой друг, усастый воин!

Вот рукопись твоя;

Промедлил, правда, я,

Но, право, я достоин,

Чтоб ты меня простил!

Я так завален был

Бездельными делами,

Что дни вослед за днями

Бежали на рысях;

А я и знать не знаю,

Что делал в этих днях!

Все кончив, посылаю

Тебе твою тетрадь;

Сердитый лоб разгладь

И выговоров строгих

Не шли ко мне, Денис!

Терпеньем ополчись

Для чтенья рифм убогих

В журнале «Для немногих».

В нем много пустоты;

Но, друг, суди не строго,

Ведь из немногих ты,

Таков, каких не много!

Спи, ешь и объезжай

Коней четвероногих,

Как хочешь, — только знай,

Что я, друг, как немногих

Люблю тебя. — Прощай!

1818 г.

Денис Давыдов

«Жуковский, милый друг! Долг красен платежом…»

Жуковский, милый друг! Долг красен платежом:

Я прочитал стихи, тобой мне посвященны;

Теперь прочти мои, биваком окуренны

И спрысканны вином!

Давно я не болтал ни с музой, ни с тобою,

До стоп ли было мне?..

…………………………………………

Но и в грозах войны, еще на поле бранном,

Когда погас российский стан,

Тебя приветствовал с огромнейшим стаканом

Кочующий в степях нахальный партизан!

1814 г.

Песня («Я люблю кровавый бой…»)

Я люблю кровавый бой,

Я рожден для службы царской!

Сабля, водка, конь гусарской,

С вами век мне золотой!

Я люблю кровавый бой,

Я рожден для службы царской!

За тебя на черта рад,

Наша матушка Россия!

Пусть французишки гнилые

К нам пожалуют назад!

За тебя на черта рад.

Наша матушка Россия!

Станем, братцы, вечно жить

Вкруг огней, под шалашами,

Днем — рубиться молодцами,

Вечерком — горелку пить!

Станем, братцы, вечно жить

Вкруг огней, под шалашами!

О, как страшно смерть встречать

На постели господином,

Ждать конца под балдахином

И всечасно умирать!

О, как страшно смерть встречать

На постели господином!

То ли дело средь мечей:

Там о славе лишь мечтаешь,

Смерти в когти попадаешь,

И не думая о ней!

То ли дело средь мечей:

Там о славе лишь мечтаешь!

Я люблю кровавый бой,

Я рожден для службы царской!

Сабля, водка, конь гусарской,

С вами век мне золотой!

Я люблю кровавый бой,

Я рожден для службы царской!

1815 г.

Песня старого гусара

Где друзья минувших лет,

Где гусары коренные,

Председатели бесед,

Собутыльники седые?

Деды! помню вас и я,

Испивающих ковшами

И сидящих вкруг огня

С красно-сизыми носами!

На затылке кивера,

Доломаны до колена,

Сабли, шашки у бедра,

И диваном — кипа сена.

Трубки черные в зубах;

Все безмолвны — дым гуляет

На закрученных висках

И усы перебегает.

Ни полслова… Дым столбом…

Ни полслова… Все мертвецки

Пьют и, преклонясь челом,

Засыпают молодецки.

Но едва проглянет день,

Каждый по полю порхает;

Кивер зверски набекрень,

Ментик с вихрями играет.

Конь кипит под седоком,

Сабля свищет, враг валится…

Бой умолк, и вечерком

Снова ковшик шевелится.

А теперь что вижу? — Страх!

И гусары в модном свете,

В вицмундирах, в башмаках,

Вальсируют на паркете!

Говорят умней они…

Но что слышим от любова?

Жомини да Жомини!

А об водке — ни полслова!

Где друзья минувших лет,

Где гусары коренные,

Председатели бесед,

Собутыльники седые?

1817 г.

Товарищу 1812 года, на пути в армию

Мы оба в дальний путь летим, товарищ мой,

Туда, где бой кипит, где русский штык бушует,

Но о тебе любовь горюет…

Счастливец! о тебе — я видел сам — тоской

Заныли… влажный взор стремился за тобой;

А обо мне хотя б вздохнули,

Хотя б в окошечко взглянули,

Как я на тройке проскакал

И, позабыв покой и негу,

В курьерску завалясь телегу,

Гусарские усы слезами обливал.

1826 г.

Сергей Марин

К друзьям

Нет! полно, не хочу мечтою я прельщаться,

Что дружба в свете есть надеждою питаться.

Мой дух тем утешать не стану боле я;

Уже не веря вам, приятели, друзья;

Которых всякий день в собраниях встречаю,

Которых я любил — теперь, друзья, вас знаю!

И чувство дружества хочу навек пресечь.

Вы так же нужны мне, как фонари без свеч.

Иль дружбу чтите в том, чтоб жать с улыбкой руку?

Боитесь разделить с приятелем вы скуку.

До тех пор ласковы, доколь я был здоров.

Теперь же болен я — и несколько часов

Мне уделить нельзя. Вы отвратили взоры,

И лестница моя для вас Кавказски горы —

Вам пропасть кажется там каждая ступень.

Мгновение с больным осенний мрачный день.

Так льзя ль мне на сердца такие полагаться?

Простите, что умел доселе ошибаться,

И в свете быв большом, мнил находить друзей —

Простите, что не знал я в слепоте моей,

Что с смертными во всем, здесь надобно искусство,

И чтобы возбудить в сердцах приязни чувство

Богатство надобно и нужен знатный чин.

Я беден — нет чинов — так я сижу один.

1810–1812 гг.

Петр Вяземский

Послание к Жуковскому из Москвы, в конце 1812 года

Итак, мой друг, увидимся мы вновь

В Москве, всегда священной нам и милой!

В ней знали мы и дружбу и любовь,

И счастье в ней дни наши золотило.

Из детства, друг, для нас была она

Святилищем драгих воспоминаний;

Протекших бед, веселий, слез, желаний

Здесь повесть нам везде оживлена.

Здесь красится дней наших старина,

Дней юности, и ясных и веселых,

Мелькнувших нам едва — и отлетелых.

Но что теперь твой встретит мрачный взгляд

В столице сей и мира и отрад? —

Ряды могил, развалин обгорелых

И цепь полей пустых, осиротелых —

Следы врагов, злодейства гнусных чад!

Наук, забав и роскоши столица,

Издревле край любви и красоты

Есть ныне край страданий, нищеты.

Здесь бедная скитается вдовица,

Там слышен вопль младенца-сироты;

Их зрит в слезах румяная денница

И ночи мрак их застает в слезах!

А там старик, прибредший на клюках

На хладный пепл родного пепелища,

Не узнает знакомого жилища,

Где он мечтал сном вечности заснуть,

Склонив главу на милой дщери грудь;

Теперь один, он молит дланью нищей

Последнего приюта на кладбище.

Да будет тих его кончины час!

Пускай мечты его обманут муку,

Пусть слышится ему дочерний глас,

Пусть, в гроб сходя, он мнит подать ей руку!

Счастлив, мой друг, кто, мрачных сих картин,

Сих ужасов и бедствий удаленный

И строгих уз семейных отчужденный,

Своей судьбы единый властелин,

Летит теперь, отмщеньем вдохновенный,

Под знамена карающих дружин!

Счастлив, кто меч, отчизне посвященный,

Подъял за прах родных, за дом царей,

За смерть в боях утраченных друзей;

И, роковым постигнутый ударом,

Он скажет, свой смыкая мутный взор:

«Москва! Я твой питомец с юных пор,

И смерть моя — тебе последним даром!»

Я жду тебя, товарищ милый мой!

И по местам, унынью посвященным,

Мы медленно пойдем, рука с рукой,

Бродить, мечтам предавшись потаенным.

Здесь тускл зари пылающий венец,

Здесь мрачен день в краю опустошений;

И скорби сын, развалин сих жилец,

Склоня чело, объятый думой гений

Гласит на них протяжно: нет Москвы!

И хладный прах, и рухнувшие своды,

И древний Кремль, и ропотные воды

Ужасной сей исполнены молвы!

1813 г.

Эперне

Денису Васильевичу Давыдову

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию

Двенадцать поэтов 1812 года - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Шеваров cтр.№ 97

Онлайн книга - Двенадцать поэтов 1812 года | Автор книги - Дмитрий Шеваров