Мятежный «Сторожевой». Последний парад капитана 3-го ранга Саблина - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Шигин cтр.№ 96

— Слушайтесь ваших офицеров и не слушайтесь таких, как я!

Выступавший на суде капитан 2-го ранга Чистяков показал на суде, что после поворота у Ирбенского маяка он держал курс на Швецию. То же кричали в мегафон Саблину и с другого катера. Но и после этого «Сторожевой» своего курса не изменил.

На это Саблин на суде ответил: «Я знаю, что почти любой курс ведет или в Швецию, или в Финляндию».

По свидетельству помощника по снабжению Вавилкина, находившегося в момент ареста Саблина на ходовом посту, он слышал слова замполита, обращенные к Потульному:

— Эх, всего лишь часа нам не хватило!

На одном из допросов у Саблина неожиданно вырывается фраза, что ему просто не хватило времени. На вопрос следователя, на что конкретно не хватило времени, не для того ли, чтобы дойти до шведских территориальных вод, Саблин пространно отвечал, что не до территориальных вод, а просто уйти подальше от советской границы в открытое море, где бы его уже «не достали». Заявление, рассчитанное на идиотов. Покажите мне на карте Балтийского моря точку, куда бы «не достала» ракетоносная и бомбардировочная авиация! Нашли? «Не достать» наши самолеты могли только территориальные воды зарубежных государств, и прежде всего ближайшие из них, шведские. Так какого же часа тогда не хватило замполиту «Сторожевого»? Вариант здесь, увы, только один — ему не хватило одного часа полного хода до спасительных территориальных вод «нейтрального государства».

При этом я уверен, что если бы это случилось, Саблин не стал бы, подобно обычным беглецам из СССР и дезертирам, сразу же бросать корабль. Пока он был хозяином «Сторожевого», да еще в территориальных водах нейтрального государства, т.е. вне досягаемости советской Фемиды, в его руках был мощный политический рычаг, которым он, вне всякого сомнения, мог натворить еще много-много бед своему Отечеству и своему родному флоту.

Тайну своих мыслей относительно побега в Швецию Саблин так и унес с собой в могилу. Пусть она там с ним и останется.

Чем ближе подходило к концу расследование обстоятельств мятежа на «Сторожевом», тем меньше самоуверенности становилось у главного обвиняемого. Если на первых допросах Саблин вел себя почти с вызовом, бросая обвинения в адрес всех и вся, то теперь он уже никого не обвинял и только каялся, каялся, каялся...

Вот как объяснял мотивы своего поведения Саблин в начале следствия: «С пограничных кораблей я получал приказы остановиться и следовать в город Ригу, но этого не сделал. Это было диким упрямством с моей стороны, которое я объяснить не могу...» Как все просто: «объяснить не могу»! Перед нами явная попытка выставить себя идиотом, мол, что с меня взять, если я идиот. Но в КГБ видели и не таких умников, там подобные штучки не проходили. Когда такие объяснения «не прокатили», Саблин начал каяться, и чем дальше, тем больше... Постепенно меняется и тон его «откровений».

На допросе 19 ноября 1975 года Саблину был задан вопрос: «Признаете ли вы себя виновным?»

На это он ответил так: «Частично. Я признаю себя виновным в нарушении присяги и в том, что:

— изолировал командира, офицеров и мичманов;

— выступал перед личным составом, повлекшим раскол экипажа и беспорядки на корабле;

— захватил власть на корабле;

— самовольно вышел в море;

— открыто и умышленно не выполнил приказ командующего Балтийского флота и Главнокомандующего ВМФ.

Не считаю себя изменником Родины. Свои заявления о необходимости перестройки нашего общества, создании двухпартийной системы, замене КПСС другой партией я не считаю антисоветскими и демагогическими.

Я глубоко раскаиваюсь в содеянном, осуждаю свои действия по захвату корабля, самовольному выходу в Балтийское море и невыполнению приказов Командующего Балтийским флотом и Главнокомандующего ВМФ. Совершив много преступлений, я, как понимаю, нанес урон боеготовности ВМФ».

На допросе 22 декабря 1975 года тон показаний Саблина становится уж совсем покаянным: «За время следствия я имел возможность еще раз подумать и более трезво оценить свою жизнь, свои взгляды и суждения политического характера, в результате чего пришел к выводу, что глубоко заблуждался в своих оценках внутриполитической деятельности ЦК КПСС и Советского правительства, в своих суждениях о будущих, так называемых “преобразованиях” в нашей стране. Я пришел к выводу, что мое предполагаемое выступление по телевидению ненаучно, абсурдно по содержанию, носит клеветнический характер, и так называемые “теоретические” положения этого выступления не были бы поняты советским народом. Этим выступлением я опозорил бы себя, своих родных и близких.

Я раскаиваюсь в своих действиях по захвату власти на БПК “Сторожевой”, сожалею, что вовлек в это преступление молодых еще людей — матросов, мичманов, офицеров. Считаю, что их увлекла, как мне сейчас представляется, новизна и эффектность поставленных мною вопросов...

Я полностью (окончательно и бесповоротно) отказываюсь от всех глубоко неверных моих “теоретических” положений и резких клеветнических высказываний в адрес КПСС и Советского правительства, изложенных в различных моих записях, выступлениях 8—9 ноября 1975 года перед экипажем, а также моими речами, изложенными на трех магнитных лентах.

Более того, я осуждаю эти свои взгляды и суждения обо всем этом. 21 декабря 1975 года по своей инициативе в камере следственного изолятора я написал собственное заявление, которое передаю следователю и прошу приобщить его к настоящему протоколу допроса.

Прошу поверить в мое искреннее раскаяние и желание в последующем искупить свою вину».

После этого следует вопрос следователя:

— Имеете ли вы чем-либо дополнить свои показания?

Ответ:

— Нет, не имею.

Подпись листа «Саблин».

«Протокол допроса мною прочитан. Показания с моих слов записаны правильно. Замечаний по протоколу не имею. Подпись Саблин».

Подпись следователя «Добровольский».

Не удовлетворившись написанием первого заявления о своем полном раскаянии, Саблин на следующий день пишет второе. Это второе заявление о раскаянии практически полностью повторяет первое, за исключением концовки, которую Саблин несколько изменил. Второе заявление о раскаянии завершается фразой: «Прошу поверить в мое искреннее раскаяние. Уверен, что своей последующей жизнью смогу доказать это».

Последнее заявление Саблина, написанное им перед началом судебного процесса, я перечитывал всякий раз, пока работал с томом № 6, в котором собраны все протоколы допросов обвиняемого. Заявлением том, собственно и заканчивается. Не скрою, всякий раз, перечитывая написанное четким штурманским подчерком послание следователю с покаянием и просьбой о снисхождении, вызывало у меня сложные чувства. Ведь это последнее, что написал в своей жизни человек, которого в скором времени ждали суд и девять граммов свинца. Вот последние слова просьбы о помиловании, за ними размашистая роспись, а за ней уже вечность. О чем думал он, когда писал эти свои самые последние строки в жизни? О том, что в своих грандиозных планах что-то недодумал и совершил какую-то досадную ошибку, или о том, что вообще пошел неверной дорогой и совершенно зря все затеял? Насколько честно написаны последние строки Саблина? Действительно ли он раскаялся, очнувшись от своих бонапартовских планов и ужаснувшись от содеянного, или это была всего лишь попытка обхитрить судьбу?