Катаев. Погоня за вечной весной - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Шаргунов cтр.№ 69

Катаев даже приехал к нему в Кисловодск, где продолжали спорить о постановке, и отдыхающий зачитывал по главам книгу «Моя жизнь в искусстве». Спорили и в театре. «Кричали мы со Станиславским иногда до утра, в полном смысле слова. Помню, однажды начали спор у него в директорском кабинете во время какого-то вечернего спектакля, а кончили в половине четвертого утра на лестнице, куда меня проводил Станиславский, причем оба после такой бурной ночи были свежие как огурчики, только немного охрипли».

Катаев хотел «сатирической феерии», но «попал в беду»: «У него был полный отказ от театральности. Требовал в идеале — три стены, два человека… У меня был свой замысел: гротеск, сатирическая фантастика — оживает прошлое, царь участвует… У героев должны были быть увеличенные руки, головы; они мечутся, мелькают на странных причудливых лестницах, появляются в окошечках, резных, на черном бархате, — словом, выдумка, фантасмагория.

— Нет, нет, этого не будет, — сердился Станиславский, — я не позволю делать из МХАТа так называемый второй МХАТ» (режиссер переживал из-за отколовшихся учеников).

И добавлял: «Или, еще того хуже, театр Мейерхольда».

Шифровка проста: что, к Мейерхольду хочешь? Иди, модничай! Или не звонит тебе Мейерхольд?

«Ну что вы, что вы…» — вздыхал Катаев. Но с каким удовольствием переметнулся бы, когда б позвали! «Я требовал ультралевой, сверхмейерхольдовской постановки».

Игравший Ванечку Клюквина Василий Топорков вспоминал о «беспокойстве и творческих страданиях» Станиславского, чья работа над пьесой «была чрезвычайно напряженная, нервная»: «Даже видавшие виды мхатовцы покряхтывали… Спектакль явно не удавался».

Он и не удался.

Объясняя неудачу, Катаев упрекал режиссера в старомодности, когда приходилось втолковывать элементарные признаки новых реалий. «Я даже однажды потребовал вернуть мне рукопись. Ездил к Луначарскому, чтобы он велел снять спектакль».

Катаева раздражало, что приходится влезать в режиссерские дела, расчищая нагромождения неточностей: «Вот, например, сцена с мужиками в «Растратчиках». Я настаивал, что носят они пальто, шапки, почти по-городскому одеты. А театр нарядил их в духе «Власти тьмы» — полушубки, бородищи, под скобку стрижены».

Станиславский, придя на одну из репетиций, не мог понять, зачем у входных дверей квартиры на сцене столько звонков. Достаточно одного! Катаев говорил: «У меня в ремарке стояло: «3 длинных и один короткий». Постановщик удивился: «Что за странные звонки, что это означает?» — И мне пришлось объяснять, что такое коммунальная квартира». Тогда «несовременный» Станиславский предложил: «Надо напечатать на афише, что это пьеса из жизни людей, не имеющих отдельной квартиры».

Но, возможно, причина провала в том, что повесть «Растратчики» была обманчиво драматургична. Она брала ярким языком, однако неуспех постановки мог быть связан с блеклостью героев, отсутствием явного конфликта, тоскливым финалом. Топорков отмечал отсутствие единого целого — «ряд отдельных мастерски поставленных эпизодов». Не проистекало ли это из самого текста?

Впоследствии Станиславский тоже заговорил о неправильной постановке: «Я не понял почерка Катаева, его видения людей, событий…» Как бы солидаризируясь с критиками, уличавшими Катаева в том, что он «ничему не учит» («не стремится вздыбить мир!»), режиссер признавал: вместо «излишней психологии», без обличений и трагизма, надо было ставить веселую фантасмагорию, где есть лишь «накипь жизни, мыльный пузырь, переливающийся всеми цветами радуги, чтобы через секунду лопнуть», и даже раскаивался в своем поведении: «Давай и Катаева кроить вдоль и поперек. А он сам закройщик!» Катаев себя тоже не выгораживал: «Был лишь молодой неопытный автор, вытащенный из самой гущи жизни, и был великий режиссер, который совершенно не понимал этой гущи жизни и не знал, как взяться за ее изображение».

Спектакль прошел всего-то 18 раз и был навсегда снят. Любопытно, что эта неудача занозила писателя всю последующую жизнь и уже в последние годы он вернулся к работе над «Растратчиками», пытаясь переделать пьесу.

Зато в том же 1928-м, когда «Растратчики» провалились, Катаев выстрелил во МХАТе лирическим водевилем «Квадратура круга» и наконец-то получил признание как драматург. ««Растратчики» — с божьей помощью и при содействии Станиславского провалили, — констатировал он, — а «Квадратура круга» с той же божьей помощью и при том же содействии Станиславского превратилась в подлинный сценический шедевр».

Повесть оказалась несравнимо успешнее, чем пьеса. Неожиданно начали переводить на европейские языки, обсуждать в зарубежной прессе «Растратчиков» издали одновременно в Париже, Нью-Йорке, Лондоне, Вене, Будапеште, Праге, Варшаве, Мадриде. В «Литературной газете» английский романист Хью Уолпол рецензировал книгу: «Ее можно читать для удовольствия, но к ней можно относиться как к произведению высокой литературы и как к социальному этюду». Павел Катаев вспоминает: «Судьбой своей повести отец иллюстрировал наблюдение, что в Советской России успех любого произведения искусства (литературы ли, музыки или живописи) «диктуется» признанием этого произведения на Западе.

— Признание здесь, у нас, приходит с Запада, — повторял отец».

А звонок из МХАТа писатель объяснял так: «Немирович-Данченко побывал в Америке и привез в Москву новость об успехе каких-то неведомых ему «Растратчиков»».

Из дневника Всеволода Иванова: «Катаев задумчиво ходит по комнате, рассказал, что получил из Англии за перевод «Растратчиков» десять фунтов, и затем добавил: «А как вы думаете, получу я Нобелевскую премию?»». Какая-то шпионская сцена. Действительно, с англичанами получилось странно. По словам сына, Катаев «легкомысленно отнесся к письму из одного из английских издательств с предложением перевести на английский язык и издать для англоязычных стран «Растратчиков» и в ответе дал согласие, не обратив внимания на предложенную издателем смехотворную сумму авторского вознаграждения». В Москву прислали всего несколько фунтов. По утверждению сына, за Валентина Петровича тогда вступились маститые писатели-британцы (названы Герберт Уэльс, Бернард Шоу), написавшие письмо в его поддержку (конспиролог, помешанный на особом влиянии Британии на Россию, скажет: ага, не зря Катаев собирал в 1918-м приветствия англичанам), но алчность издателя оказалась прочнее всех попыток его усовестить. «Таковы законы капитализма, — говорил отец. — Закон джунглей!»

О том же Катаев рассказывал и Галанову, называя имя «скупердяя-издателя» — Бэн и негодуя по поводу десяти фунтов и упущенных денег: «Знаете, сколько вы получите? — спросил меня знакомый английский журналист и вывел на листке бумаги длинную колонку цифр. — За разными там вычетами четырнадцать тысяч долларов чистыми. Как за бестселлер».

Кстати, повесть экранизировали: в Германии в 1931 году появилась экспрессивная комедия Фрица Кортнера «Der brave Sunder» («Усердный грешник»), я смотрел — бурно, сочно, безумно. И герои — какие-то адские болваны. События были перенесены в Германию, но в нужный момент среди вертепа (одна из соблазнительниц — гибкая певунья-негритянка) русский эмигрант в окружении джигитов начинал распевать «русскую народную» песню: «Где в снегу Казбек навеки уснул, там мой дед-абрек имел свой аул».