Главный финансист Третьего рейха. Признание старого лиса. 1923-1948 - читать онлайн книгу. Автор: Яльмар Шахт cтр.№ 35

Ни церемония вступления в старую прусскую ложу «Урания к бессмертию» (Urania zur Unsterblichkite) в Берлине, ни мой дальнейший опыт в масонстве не убедили меня в том, что моя немецкая ложа была опасной международной организацией, которая заставляла своих членов подчиняться какому-то сатанинскому ритуалу. Подобные утверждения являются частью грязных сплетен, сочиняемых определенными людьми, которые спекулируют на невежестве обывательских масс и их любви к жутким историям. Масоны были некогда общиной, которая решительно противилась любой религиозной нетерпимости. Воинственные акции масонов восходят к эпохе Просвещения. Когда эта борьба была закончена, значение масонов уменьшилось. Сохранившиеся ложи служат лишь гуманному праву и социальной активности в целях укрепления дружеских связей.

В том, что масоны в других странах действительно принимали иногда активное участие в политике, я убедился во время поездки в Турцию вместе с Рорбахом и Эрнстом Йеком в 1909 году. Моя берлинская ложа дала мне адрес аптекаря, который был масоном и жил в Салониках. Поскольку я плохо ориентировался, то зашел в магазин на главной улице и справился, как пройти к дому аптекаря. Не прошло и десяти минут, как магазин заполнился десятками людей, всеми как один масонами. Они спрашивали, что могут сделать для меня. Разом я установил контакты с многочисленными жителями иностранного города. Это оказалось весьма полезным. Мои новые друзья посвятили меня в подоплеку младотурецкого движения и его борьбы против абсолютистской султанской власти Порты.

Так я узнал, что все лидеры младотурок были масонами и их тайные встречи происходили под покровом ложи — единственного места, свободного от шпионов.

Этот случай заставил меня задуматься. Я осознал, что масонство — конечно, не в Германии, но в других странах — иногда используется в политических целях, и понял причину неприязни к масонству в определенных кругах. Тем не менее должен еще раз подчеркнуть, что условия в Германии другие. Масоны старых прусских лож поддерживали идею сохранения государства посредством монархии.

Из Салоник наш путь лежал в Константинополь, где мы встретили большинство младотурецких лидеров.

Что я действительно привез с собой из этой поездки — в дополнение к турецкой награде и обилию впечатлений, — так это крайне опасную форму малярии, которая, что любопытно, не беспокоила меня до моего возвращения на родину, когда она мне отомстила. Так как доктора затруднялись определить, что со мной делать, мое состояние здоровья ухудшалось с каждым днем и я еле избежал «лихорадки черной воды». К счастью, прибыл мой брат Эдди, взял на себя заботу обо мне и отстранил трех известных в Берлине специалистов, которые меня лечили. Вместе с Филалетесом Куном, знаменитым авторитетом по тропическим болезням, которого прислал Рорбах, Эдди удалось снова поставить меня на ноги. Эта болезнь больше никогда меня не беспокоила.

10 января 1903 года я женился на Луизе Сова, которую встретил семь лет назад в теннисном клубе. Мы обручились, когда мне было девятнадцать лет, а ей двадцать один. Затем, когда я вернулся годом позже с учебного семестра в Париже, мы расстроили помолвку. Мы поняли, что я слишком юн, чтобы брать на себя семейные обязательства. Наши отношения походили на те, что пережили мои мать и отец, — наша встреча состоялась после долгой разлуки.

Когда после перерыва в пять лет я увидел осенью 1902 года Луизу снова, то уже занимал блестящее положение. Я зарабатывал больше своего отца, и ничто не могло помешать мне завести семью. Луиза привлекала меня не меньше, чем в первый день нашей встречи. Мы возобновили прогулки по берегам Шлахтензее, катались вместе на коньках и вскоре были официально помолвлены.

К тому времени умер отец Луизы. Инспектор Сова в течение многих лет был непосредственным воплощением имперской власти в Потсдаме и, очевидно, в это время приобрел почти патологическое недоверие ко всему человечеству. Во всяком случае, он ревниво следил за своими двумя дочерьми. При его жизни мы с Луизой были вынуждены искать любое убежище для того, чтобы встретиться. Временами непоколебимое чувство приличия прусского инспектора уголовной полиции представляло для любящей пары трудное испытание.

Когда мы встретились снова, препятствий к быстрой помолвке больше не было. Практичная Луиза стала подыскивать квартиру, где мы могли бы жить. Когда она нашла в Берлин-Фриденау квартиру, которая мне понравилась, мы назначили дату свадьбы и поженились за двенадцать дней до моего двадцать шестого дня рождения.

Первый год нашей совместной жизни оказался богатым событиями. Я сменил политическую экономию на банковское дело, и в ноябре родился наш первенец — Инга.

Занявшись банковской деятельностью, я был вынужден много работать и уделял мало внимания своей первой семье. По утрам я ездил омнибусом — затем электрическим трамваем — в Дрезднер-банк, а вечером приходил домой и садился за письменный стол, чтобы писать обзоры книг и статьи в два «Ежегодника».

Не думаю, что я был покладистым мужем. Не в моем характере было вести комфортное буржуазное существование. Даже сегодня я честолюбив. В то же время я постоянно находился в поисках новых рубежей или был погружен в обдумывание собственных идей.

Луиза проявляла большое понимание значения моей работы. Она обладала даром легкой адаптации к любым обстоятельствам, была прекрасной домашней хозяйкой, глубоко заинтересованной в успехе моих дел. Когда позднее я вырвался из частной жизни в сферу политики и государственной службы, она приняла эти перемены как должное. В прежние годы стройная, темноволосая теннисистка и любительница катания на коньках, она стала с течением времени очень заметной и остроумной дамой общества. Она рано поседела — серебристобелые волосы составляли разительный контраст ее темным глазам и бровям.

Мы не были склонны к уединению. Мы навещали друзей или приглашали их к себе. Временами устраивали танцевальные вечера, ходили на вечеринки, регулярно посещали Бал прессы, являвшийся одним из крупнейших общественных мероприятий года. Летом мы выезжали на отдых за город, а во время моего отпуска путешествовали по Франции, Бельгии, Голландии, странам Средиземноморья и даже как-то раз съездили в Соединенные Штаты.

Однако, несмотря на приятные интервалы, основой нашей семейной жизни была работа. Я уже упоминал, что через шесть лет после поступления на работу в Дрезднер-банк стал номинальным управляющим и по совместительству управляющим филиала банка, получив в то же время дополнительное назначение в экономическом отделе. Годом раньше родился наш сын Йенс. Эти два события побудили нас построить свой дом — небольшую виллу с широким садом в Целендорфе, — где мы прожили пятнадцать лет.

После Первой мировой войны наш семейный круг увеличился в связи с женитьбами моих двух братьев. Эдди, доктор, женился на девушке-шведке, с которой впоследствии развелся, я помогал в воспитании его детей. Эдди несколько напоминал нашего деда, который тоже не особо заботился об обучении своих сыновей.

Примерно в то же время мой младший брат Олаф вернулся из Африки. Он следовал по стопам Эггерсов, аналогичным образом женился и до начала войны работал инженером в Камеруне и Южной Африке. Долгое пребывание в тропиках вкупе с военной службой подорвали его здоровье. Я подыскал ему работу в Берлине, но он недолго ею занимался. Однажды он сел в машину и выехал из Берлина вместе со своим старшим сыном. За городом неожиданно остановился, вышел из машины, сел у канавы и через несколько минут умер от сердечного удара.