Случайному гостю - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Гедеонов cтр.№ 9

На полосатом бабушкином коврике, поверх крашеных в вишнёвый цвет половиц лежит голова — молодой мужчина, крупные, как у бабушки, зелёные глаза не мигая смотрят на меня в упор с длинного бледного лица, тёмно-каштановые волосы прилипли к вискам и высокому лбу, над красиво очерченным крупным ртом родинка — знак рокового сердца.

Свеча гаснет. Я снова слышу колокол… Быстрая река несет не венок — голову. Ангел, обдуваемый гусиными криками из поднебесья, склоняет темно-рыжий затылок…

— Довольно, — далеко, из другого измерения говорит бабушка. — То маре́ние.

Зажигается свет, радостно хрюкнув, встаёт в строй холодильник, радио умолкает — на полу, который я вчера вместе с братом и сестрой вымел и вымыл, лежит кусок теста, достаточно остывший в холодильнике.

Из открытой банки какао на него осыпалась тёмная шоколадная пыльца, блюдце не разбилось — оно лежит на полу кверху дном, показывая клеймо с орлом. Третий предмет, сброшенный мною со стола — бабушкин кисет с картами, из него выпала яркая картинка. С неё на меня смотрит улыбающаяся лиса: «Лукавый дом. Люби ближнего, но не давайся ему в обман» ^[19].

Раскатывание теста, ополоснутого «в трех водах» происходит в молчании, я шугаю скалкой, пытаясь отогнать память о взгляде с пола, бабушка, искоса поглядывающая на меня точно такими же глазами, посыпает тесто мукой и помешивает зажарку в сковороде, приворачивает кран — все будто бы одновременно и легко, как дирижер.

Мы разрываем тесто на два листа, подспудно я ожидаю крови, но ее нет. Бабушка укладывает лист в сытно лоснящуюся форму, парусом в штиль тесто лениво свисает из формы — внутрь мы кладем паштет, кусочки обжаренного мяса, снова паштет, снова мясо, вареные яйца, чуточку зелени. Наконец сверху все это бережно укрывается вторым листом теста — бабушка подтыкает лист по краям формы, словно одеяло. Перекрестив форму, бабушка делает, мастерски орудуя темным ножом с костяной ручкой, в середине пирога отверстие, вставляет туда свернутую фунтиком грубую пергаментную бумагу — это «труба». Не дрогнув, засандаливает в эту «трубу» стакан коньяка. И благоухающий «Белым аистом» паштет уплывает в раскаленную духовку.

— Ешче трошки и воля, — задорно говорит бабушка, она раскраснелась, на лбу у нее след от муки. «Трошки» занимают сорок пять минут. И на сегодня — всё. К празднику нам осталось изловить и приготовить карпов и обеспечить сладкий стол сырником и всякой приятной чепухой вроде яблок, сваренных в вине, коржей для торта и пряников. В очередной раз перемыв перемазанную посуду, вытерев стол и отодрав парафин с пальцев, я разворачиваюсь в сторону бабушки, безмятежно протирающей очки кусочком замши…

— Что это было? — стараясь придать голосу суровость, говорю я.

— Марение, — говорит бабушка. — Они… Адвент, — примирительно завершает она фразу, но слова повисают в воздухе, не встречая поддержки.

Я молчу. Бабушка хмурится. Надевает очки. Поднимает их на лоб. Тарахтит спичками, бросает их на стол, коробок подпрыгивает и катится ко мне. Я прихлопываю его рукой молча.

— Тебе зарано знать, — сообщает бабушка и откашливается. — То не з твоей сфэры.

— Вот как? — как можно более надменно пытаюсь произнести я (выходит плохо). — Значит, видеть не зарано? А пить всякую гадость? А носить в кармане гвозди? А катать головы по полу? А эти… за спиной, которые, везде и повсякчас? Это как? Не зарано? — говорю я, отфутболивая спички назад. — Хорошая сфэра…

— Не кричи, — равнодушно замечает бабушка, — с криком заболит горло.

— Ну так дадите мне отвара, — обижаюсь я. — Два ведра.

— Раньше по шее, — отвечает бабушка, она прячет кусочек замши в футляр и громко щёлкает замком. — Лесик, тебе не нужно то знание, оно опасно, — хмуро говорит она.

На чердаке ветер хлопает ставней.

Я ищу лазейку в обороне — и не нахожу. Медленно мы передвигаемся вокруг стола, бабушка собирает какие-то невидимые крошки со скатерти, слышно, как кто-то идет по галерейке, по занавескам мелькает быстрая тень.

Бабушка тревожно поворачивает голову в сторону окна. На подоконнике появляется остроухий силуэт Ваксы. Я смотрю на мраморную столешницу, и среди вымытой посуды вижу блюдце с ласточками.

— Желание, — торжественно произношу я. — Моё желание. Бабушка вскидывает голову и смотрит на меня в упор, глаза её напоминают крыжовник в солнечный день.

— Алзо, меа кульпа ^[20], — говорит бабушка и барабанит пальцами по скатерти. — Гречка… Ты хочешь сказать своё желание? Угадала? Говори.

— Киньте бланки ^[21], — говорю я.

— Хм!!! — издаёт бабушка и встает, под ее пальцами скатерть собирается рябью. — То шантаж…

— А час назад было насилие, — отвечаю я в тон ей.

— То еще не насилие, — говорит бабушка, — то…

И осекается, садится. Слышно, как звякают ключи от пенала.

— Про́шу, Лесик. Тёмные дни, — говорит она, в голосе ее слышна печаль. — Давай инным разом?

— Ну, тогда гляну сам, — самоуверенно заявляю я и протягиваю руку к кисету. Рука моя словно попадает в крапиву, я ойкаю и дую на пальцы, а кисет, довольно проворно для такой старой вещи, ползёт к бабушке, напоминая толстого таракана-переростка.

— Не хапа́й, не ца́пай… — замечает бабушка и поддёргивает рукава. — Лесик, — говорит она, — но в остатне про́шу, Лесик… Инным разом…

— Нет, сейчас, — говорю я, голос мой даёт петуха. — Я ведь могу посмотреть в воду…

— Обратно шантаж, — произносит бабушка. — Но я предупредила.

Потом она тянет паузу. Намеренно. Несколько раз встает в поисках сигарет, спичек, очков, чернослива, гребня, наливает оскорбленной на весь мир Ваксе сливок, выжидательно смотрит на духовку и от неистребимого желания выжить меня прочь из кухни даже нудно стирает в раковине кульки из-под молока и развешивает их почти над моей головой. Кульки зловеще являют своё чёрное нутро, капают почти на меня, но я и не думаю уходить. «Крестоносцы» ли, телевизор — там все ясно и бестрепетно, как вчера или до того. А нынче дар, он просится на волю и тучи сгущаются где могут — вне круга света на серой скатерти…

Раздосадованная бабушка выключает духовку, посопев и покашляв, ставит в середину стола плошку с розмарином, я раскладываю кусочки коричневого сахара — серая скатерть идёт еле видимой рябью. Бабушка раскуривает дымучий Лже-опал, открывает замшевый кисет. Достаёт колоду. Тасует. Шелестят по льну пёстро раскрашенные картонки.

— Я скажу что вижу, — говорит бабушка раздражённо. — То примусо́во ^[22], так и знай — моей воли здесь нет.