– Что еще за каптерка? – удивился Полуянов.
– Короче, где историко-архивная библиотека – знаешь?
– Знаю, – поспешно откликнулся Дима.
– Ах, ну да, там же твоя любовь работает, еще б ты не знал, – подпустила шпильку Лера. – Так вот, напротив библиотеки – дом. Серый такой, шестиэтажный, просекаешь?
– Да нет пока… А номер какой и по какой улице?
– Ну, номера я не помню. А улица – говорю ж тебе, та, где историко-архивная библиотека стоит. Мы с Сонькой как-то мимо сиповали, и она показала: вон, говорит, видишь окошко подвальное, все мутное? Вот там мой маньяк-Илюшка и живет.
– В подвале, что ли? – не понял Дима.
– Вот и я тоже тогда спросила. А Сонька ржать начала. Да, говорит, для придурков – в подвале самое место. Там что-то типа дворницкой. Три на два. И Илюша ее снимает за пять копеек в месяц.
– Ты что-то путаешь, Лерочка, – строго сказал Дима. – Нет сейчас никаких дворницких.
– А не веришь – съезди и посмотри сам, – обиделась она. – Мы, между прочим, туда подходили и в окно заглядывали. Это называется служебная квартира. Ее тамошнему дворнику дали – но он к своей бабе съехал и халупу Илюшке сдал. Она в принципе нормальная квартира – только маленькая, и ванна в ней сидячая. А так все есть. И кухня, и даже гараж.
– Какой еще гараж?! – простонал Полуянов.
– Ну, ты тупой! – с наслаждением пригвоздила Лерочка. – Обычный гараж, кирпичный. В ихнем дворе, на задах. Мне Сонька тоже показывала. Его дворник в придачу к квартире сдал, и Илюша там свой рыдван держит.
– Ты точно сама все видела? – недоверчиво переспросил Дима.
– Нет, мне приснилось, – фыркнула Лера. – А зачем тебе этот придурок?
– Надо, – отрезал Полуянов – куда только вся вежливость испарилась?
– Ну, надо – так валяй, – холодно ответила она. – Поезжай.
– Спасибо, Лерочка, – прочувственно поблагодарил журналист.
А она мстительно прибавила:
– Смотри только, чтоб тебя у Илюшки эти, как их… субстанции не сожрали.
– Чего? – опешил журналист.
– Субстанции. И еще… во, субстраты, – с трудом вспомнила незнакомое слово девушка. И объяснила: – Илья Соньке рассказывал: в этой его каморке полно субстратов, ну, то есть привидений, живет. И он с ними регулярно общается. Говорю ж тебе: псих!
В то же самое время
Марат
Он все рассчитал правильно.
Конечно, его предложение оппонентов в восторг не привело. Да что там говорить: те просто в ярость пришли. Особенно она, когда соизволила, наконец, позвонить. Но, хоть и чувствовалось, что ярость чуть не из ушей капает – а маскировалась умело. Безупречно вежливый тон и, как американцы любят говорить, «полная готовность к сотрудничеству».
– Мне нужно подумать, – попросила она. – Хотя бы до завтра.
– Такой возможности у вас нет, – нагло заявил Марат.
– Извините, я не так выразилась, – тут же пошла на попятный собеседница. – Я имею в виду: мне нужно собраться с силами. Небольшой тайм-аут, всего в сутки, не больше…
– Но торговаться я не буду, – на всякий случай предупредил он. – Условия окончательные, обсуждению не подлежат.
– Мы это поняли, и предложение скорее всего примем. Завтра мы с вами свяжемся.
«Ох, как же не хочется вам со мной связываться. А куда денетесь? – злорадно подумал Марат. – Вляпались вы в это дело по самое никуда…»
Он не сомневался: оппоненты примут его условия.
И, в предвкушении оглушительных перемен, приехал в офис в самом радужном настроении.
Серафима Степановна, верная секретарша, встретила его на пороге.
– Привет, красавица! – широко улыбнулся Марат (по возрасту Серафима годилась ему в поздние мамы – или в ранние бабушки, – но от комплиментов всегда млела, словно девушка-подросток).
Но сегодня она даже не улыбнулась. Глаза испуганные, руки подрагивают. Горячо зашептала в ухо: «Там… там…» И на закрытую дверь его кабинета показывает.
Чтоб Серафима допустила какого-то наглеца в святая святых, в кабинет, где досье на девчонок и «левая» бухгалтерия хранятся, – такого сроду еще не было. И Марат в первую секунду даже не испугался – вспылил: кому это достало наглости? Журналистишке, что ли, который телефонными звонками его атакует? Или, еще хуже, – менты тут свои порядки устанавливают?!
Он отстранил дрожащую Серафиму, распахнул дверь кабинета – и едва удержал вздох облегчения: всего-то Черкашин. Сонькин престарелый папик. Стоит у окна, бледный, гневный, мусолит в ухоженных пальцах сигарету.
– Все в порядке, лапуля, – первым делом успокоил секретаршу Марат.
Шагнул в кабинет, затворил за собой дверь, кивнул Черкашину:
– Рад видеть, Андрей Борисович. Что ж без звонка-то?..
– А ты, сука, трубку берешь?! – прошипел казиношник.
Марат машинально отметил, что прежде Черкашин его на «вы» величал и вообще выражался интеллигентно – а сегодня как разошелся! Но выдвигать претензии не стал: чего взять со старичка? Переволновался, нервишки сдали – вот и пытается посредством хамства стресс снять. Что ж, психотерапевтом Марату работать не впервой. Он сделал вид, будто оскорбления не расслышал, и вновь засочился улыбкой:
– Да вы садитесь, Андрей Борисович. Кофейку, коньячку?
– Слушай: заткнись, а? – досадливо попросил Черкашин.
– Чего вы мне рот затыкаете? – прикинулся дурачком Марат. – Что я вам сделал?
– Марат. – Казиношник нервным жестом раздавил в пепельнице сигарету и подошел к нему вплотную. – Давай без спектаклей. Ты вообще въезжаешь, чего напортачил?
– Нет, – округлил глаза менеджер. И вежливо попросил: – Но вы объясните.
– Претензия у меня к тебе, – мрачно провещал казиношник. – Серьезная.
– Какого рода? – хладнокровно поинтересовался Марат.
– Материального. Бабки за Соньку у меня брал? Брал, охотно, каждый месяц. А за что те бабки тебе шли? За то, как сам говорил, что все проблемы — решаешь ты. Так вот и будь добр. Отвечай за базар.
– Минуточку, – перебил Марат. – А разве у вас есть проблемы? Они, по-моему, пока только у Сони. А вы, Андрей Борисович, – живы, здоровы, прекрасно выглядите… Вас даже в ее убийстве не подозревают.
– Это ты меня журналисту сдал? – вдруг взвился Черкашин.
– Журналисту? – опешил Марат.
– Полуянову. Из «Молодежных вестей». Позавчера ко мне подходил. Прямо позавчера! Когда я… только узнал!.. Когда Сонино тело еще не остыло! А он уже требовал интервью. И говорил, что все про меня и Сонечку знает. А теперь – телефоны мои рвет. Хочу, трындит, «из первых уст всех подробностей». Ну, что ты на это скажешь? Ты ведь натравил, больше некому!