Были среди авторов люди, не являвшиеся эксцентриками, но и не представлявшие себе взглядов и намерений Троцкого. Летом 1929 года пришло письмо от Сирила Клеменса, сына знаменитого американского писателя Марка Твена, подлинное имя которого — Сэмюэл Клеменс. Клеменс-младший предлагал Троцкому стать почетным вице-председателем Общества Марка Твена. Все бы ничего, но письмо было напечатано на бланке этого общества, где значились имена тех, кто уже входил в когорту «посвященных». Среди них значилась и фамилия почетного председателя общества — его превосходительства Бенито Муссолини, премьер-министра Италии и вождя итальянских фашистов, которого Троцкий как убежденный коммунист считал заклятым врагом.
[1152] На это письмо Троцкий из предусмотрительности не ответил, считая нецелесообразным объявлять о своем отношении к дуче.
[1153]
В январе 1931 года к Троцкому приехала старшая дочь Зинаида Волкова с четырехлетним сыном Севой (Всеволодом). Зина, как и ее мать А. Л. Соколовская, удивлялась, что советские власти выпустили ее к отцу — злейшему сталинскому врагу. Но резоны властей нетрудно угадать — в Ленинграде с бабушкой оставалась старшая дочь Зинаиды от первого брака с Захаром Моглиным семилетняя Саша, ставшая заложницей. Разрешению на выезд к отцу предшествовал краткий арест Зинаиды,
[1154] но через несколько дней она была выпущена. Сталин, видимо, счел более выгодным отправить ее за рубеж.
Зина болела туберкулезом легких, и родные надеялись послать ее из Турции в одну из европейских стран для квалифицированного лечения. Пока же она, почитавшая отца, стремилась оказать ему помощь в делах. Подозревая, что из этой затеи ничего путного не выйдет, Троцкий все же дал дочери несколько заданий. Отнесясь к ним как к скучной повинности, Зинаида только мешала в работе, давая непрошеные советы. Будучи человеком с трудным характером и неуравновешенной психикой, она к тому же отличалась рассеянностью, и вскоре ей перестали давать поручения, что вызвало новые обиды. Отношения с дочерью быстро ухудшились.
В качестве временного решения Зинаиду устроили в туберкулезный санаторий под Стамбулом, но лечение не давало видимых результатов. В конце концов Зину забрали из санатория, и домашнее напряжение возобновилось.
Не соответствуют истине, однако, измышления российского автора А. Эткинда, будто «главная беда» Зины состояла в «инцестуозной любви» к отцу. Этот автор, познакомившийся в Хотонской библиотеке с письмами Зинаиды из Германии к отцу и Н. И. Седовой, сделал произвольные выводы. «Эта инцестуозная любовь, — заявляет Эткинд, — трагическое влечение к собственному родителю… живет в глубинах подсознательного, а выходит оттуда только у детей и психических больных. Даже на пике бреда Зине не просто признаться в своем влечении, тем не менее диагноз был очевиден, и в нем не сомневался даже Троцкий, потому и отправил дочь именно к психоаналитику».
[1155] Увы, невзыскательный автор книги (название которой не имеет никакого отношения к данному сюжету) не просто дал письмам Зинаиды необоснованное толкование. Его утверждение, что Троцкий якобы не сомневался в ее «инцестуозной любви», не подтверждается ни единым документом и остается на совести Эткинда.
На Принкипо Троцкий жил четыре с лишним года. Правда, с некоторыми перерывами. В ночь на 1 марта 1931 года на вилле произошел сильный пожар. Предполагали, что он возник из-за неаккуратности Зинаиды. Серьезно пострадала значительная часть виллы, сгорели некоторые подготовительные материалы к работам Троцкого, фрагменты текстов (в частности запланированной книги о Марксе и Энгельсе),
[1156] а также часть архива, однако не очень существенная.
Почти месяц семья Троцкого жила в крохотном отеле «Савой» на Принкипо, а в конце марта перебралась в азиатскую часть Стамбула, в небольшой пригород Кадикьой, где был временно снят дом — менее удобный, чем вилла на Принкипо, но с прочным забором и помещениями для охраны и секретарей, что Лев Давидович считал наиболее важным.
Вскоре пожар вспыхнул и в новом доме. Казалось, Троцкого буквально преследовал пожар, правда, не тот, о котором он мечтал, — пожар мировой революции. Огонь разгорелся в подвальном этаже. В дневнике Троцкий записал: «Инициатором предприятия оказался мой внук 6 лет, который трудолюбиво собрал в кучу опилки, дрова, старую вату — и с успехом поджег этот хорошо воспламеняющийся материал. Не без труда и волнений удалось потушить пожар — к огорчению для его инициатора».
[1157] Только в октябре 1932 года, после трудоемких восстановительных работ, Троцкий возвратился на виллу Иззет-паши, которая ему полюбилась.
[1158]
Хотя пребывание на острове имело свои прелести, Троцкий всеми силами тянулся в Западную Европу, обращался с просьбами о предоставлении виз в Германию, Великобританию, Чехословакию и другие страны. С ним вступали в вежливую переписку, но в конце концов неизменно отказывали. 22 апреля 1929 года Троцкий написал статью «Демократический урок, которого я не получил»,
[1159] где подробно рассказал, как с легкой руки германских социал-демократических деятелей ему было отказано во въезде в эту страну. Несколько месяцев тянулась переписка с посольством Чехословакии по поводу визы на краткосрочное лечение, но в итоге, несмотря на то, что Троцкий согласился со всеми ограничениями, которые собирались на него наложить, ему было отказано и в этой визе.
[1160]
Пятнадцатого июля 1933 года, за два дня до отъезда из Принкипо во Францию, куда он получил наконец право на въезд, Троцкий сделал дневниковую запись, свидетельствующую, что он, всегда рвавшийся в гущу событий, в людские толпы, на которые мог бы воздействовать ораторским талантом, за годы пребывания в Турции привык к островному одиночеству, к сравнительному уединению. Оставаясь человеком публичным, он теперь оказывал воздействие не устными выступлениями перед массой слушателей, которые жадно заглатывали каждое его слово, превращались в толпу, готовую выполнить любой его приказ, а более спокойными средствами — книгами, письмами, беседами с посетителями.