Даже ведьмы умеют плакать - читать онлайн книгу. Автор: Анна и Сергей Литвиновы cтр.№ 7

Я терпеть не могу, когда во время бритья мне мешают. Когда в ванную, допустим, кто-то ломится.

Потому и живу один. Моя жена имела моду ломиться в ванную как раз в тот момент, когда я выбривал подбородок. Это было одной из причин нашего развода. Возможно, даже главной причиной. Теперь-то, когда все улеглось, я понимаю: наверное, ей просто хотелось посмотреть, как я бреюсь. Вероятно, она даже находила в этом зрелище что-то сексуальное. Или, во всяком случае, необычное.

Но я не эксгибиционист. И устраивать из гигиенической процедуры реалити-шоу «За стеклом» мне совсем не хотелось. Мне нравится во время бритья быть наедине с самим собой. Наедине с собственными мыслями. И я не люблю, когда на меня глазеют.

Левой рукой, полной крема, я намылил щеки еще раз.

Вот она и ушла от меня, подумал я о жене. Не только из-за бритья, конечно.

Оставила мне свои старые платья. И Дусю.

Дуся – это кот. Когда он был совсем маленьким, почему-то посчитали, что он кошка. И назвали его соответственно. Потом ошибку

обнаружили, а имя оставили.

Имя в наши времена сменить бывает труднее, нежели пол. Но Дуся, если и испытывал проблемы с собственной сексуальной идентификацией, то недолго. Вскоре после крещения супруга, садистка, лишила его этих проблем – вместе с мужскими достоинствами.

Это любимое женское занятие: кастрировать существо сильного пола. Они и с мужиками любят это проделывать – в метафорическом смысле.

Общество Дуси, несчастного существа с женским именем и немужской сутью, меня не тяготило. Дуся, во всяком случае, никогда не лез в ванную, пока я бреюсь.

Теперь я брил свои волоски против шерсти – снизу вверх. Снова – сначала правая щека, затем – левая…

Я наконец-то почувствовал, что проснулся и словно совместился с человеком, глядящим с той стороны зеркала. Изображение меня в целом порадовало. Красивые глаза. Высокий лоб. Буйная шевелюра без малейшего намека на лысину. Вот только губы и подбородок чуть подкачали. Вылепились они слегка безвольными.

Я понимаю, почему многие мужчины, особенно художники, прячут свои губы и подбородок под усами и бородами. Они скрывают под оволосением вялые черты лица, столь разительно непохожие на твердокаменность Пирса Броснана и Брюса Уиллиса.

Но, в общем и целом, из зеркала на меня смотрел вполне приятный молодой человек тридцати одного года – выглядящий благодаря правильному образу жизни и непитию водки на все двадцать семь.

И в тот момент, когда я принимался по второму разу за бритье подбородка, мне пришла в голову роскошная идея для натюрморта.

Если вы думаете, что я рисую только рекламу, то ошибаетесь. Реклама дает мне заработок. Эта работа хорошо оплачивается и занимает не более пятнадцати часов в неделю.

В оставшееся время я пишу для себя, пишу то, что хочу.

Мои картины порой продаются. Правда, случается это не слишком часто.

У меня прошло две выставки. К сожалению, ни одна из них не имела хорошей прессы – да и никакой, впрочем, не имела прессы.

Наверное, дело в том, что я работаю в самом что ни на есть консервативном жанре. Я люблю писать пейзажи и натюрморты. А что может быть скучнее для критиков, чем натюрморт, да еще выполненный в реалистической манере!

Сейчас для того, чтобы быть замеченным, надо устроить перформанс: к примеру, акт натурального совокупления у подножия памятника Пушкину, как Бреннер. Или изваять Анну Курникову в короткой юбочке с лицом злобной фурии (как Кулик).

А тут – натюрморты. Причем никаких тонких намеков на толстые обстоятельства. Киви в моем исполнении совсем не напоминает вагину. Банан похож на банан, а не на член. Какая кондовость!

Я закончил бритье. Вытер остатки крема полотенцем. Вот, кстати, еще один пункт моих раздоров с бывшей женой. Она пилила меня за то, что я крем для бритья не водой смываю – а вытираю его полотенцем. «Почему ты это делаешь?!» – кричала она. Откуда я знаю, почему. Привык.

Таким образом, один только процесс моего бритья вызывал у нас два пункта для раздоров. Да нет – не два, много больше. Она делала мне замечания за то, что капли пены пачкают пол. Это – три. И еще я брызгаюсь на зеркало. Это – четыре. И не закрываю крышечкой крем для бритья. Не ставлю его на место в шкафчик. Это – пять и шесть.

И это только по поводу ванной. Можно себе представить, сколько грехов насчитывалось за мной всего…

И однажды я ее послал. Далеко и надолго. К моей обиде, она даже не стала ругаться, а молча принялась паковать чемодан. Я ушел в другую комнату, думая, что она вот-вот остановится. А когда вышел, чтобы все-таки ее удержать, было поздно. Она уже собрала манатки и надевала плащ. Я сказал: «Перестань, на улице дождь». А она: «Благодарю, у меня есть зонтик». Вот такой у нас получился диалог – как в старом фильме. А потом она ушла. Тихо, спокойно и даже дверью не хлопнула на прощание. Не скрою: я был глубоко уязвлен.

Но чего уж там, дело прошлое… Я постепенно вылечил раненую гордость. Однако, черт возьми, теперь я вряд ли когда-нибудь буду жить с женщиной под одной крышей.

Впрочем, я о натюрморте… При чем здесь моя бывшая жена? Какая связь? А может, как раз и есть связь?

Я вышел на кухню. Стараясь не расплескать родившуюся внутри идею картины, я сделал себе кофе.

В богемных кругах принято игнорировать растворимый кофе. Но я слишком хорошо помню себя подростком. Тогда, в восьмидесятых годах, мы с родителями могли позволить себе кофе только по выходным. А растворимый давали в заказах лишь по большим праздникам. Поэтому для меня аромат растворимого кофе – это навсегда аромат праздника.

К тому же, если бросить в чашку три ложки, напиток получается боевой.

Пусть с кофеварками и турками священнодействуют пижоны. Те, для кого важен процесс – посмотрите все на меня: я варю кофе!

А мне от кофе нужен результат. Мне надо привести себя в боевую норму для работы.

Прихватив чашку, я поспешил к компьютеру.

Мастерской у меня нет. И не было. И теперь уже никогда не будет.

Я слишком молод, поэтому не успел получить ее в советские времена. А сейчас мастерских художникам не дают.

Поэтому я в мастерскую обратил свою самую светлую комнату (из двух имеющихся). Здесь у меня стоит компьютер с огромным, двадцатисемидюймовым монитором. С его помощью я рисую пепси и другую рекламщину.

Прямо у окна размещается еще один стол, где я пишу – карандашом, гуашью или акварельками. Рядом со столом располагается подрамник. Сейчас он пуст. Больше в комнате ничего нет, за исключением старого дивана, доставшегося мне (как и квартира) от бабушки.

На диване я принимаю забредающих ко мне гостей. Для посиделок приношу из коридора раскладной стол. Здесь же, на диване, гости (или гостьи), бывает, и заночевывают.