Аксман прокрался поближе, чтобы их рассмотреть, и, как и ожидал, увидел, что тела принадлежат Борману и Штумпфеггеру. Нигде не было видно следов ран, но Аксману было довольно того, что они действительно мертвы. Он предположил, что, видя полную безнадежность своего положения, они приняли яд, чтобы не попасть к русским. Рука Бормана сжимала портфель, и Аксман попытался забрать его, считая, что там могут находиться важные документы. Но в эту минуту русские заметили его и открыли огонь из пулемета, так что ему пришлось бросить портфель. Аксману удалось невредимым отползти обратно, спрятаться в воронке от снаряда среди окружающих руин и в конечном итоге спастись.
Эпилог
Последние дни перед падением Германии я провел в нашем деревенском домике «Генрихсхоф» неподалеку от Альтеттинга, куда съезжались паломники со всей Верхней Баварии. По совету соседей моя жена уехала из дома за неделю до моего приезда и отправилась в сторону Тироля.
Сразу после моего приезда в деревню вошел отряд примерно из двухсот немецких офицеров и рядовых и расквартировался в домах. Некоторые тут же раздобыли себе штатскую одежду в надежде таким образом избежать плена.
Так как я не играл роли ни в политических, ни в военных событиях прошлого, я был вполне уверен, что со мной ничего не случится, и потому не собирался покидать своего дома. Но одна женщина из множества беженцев, приютившихся у меня в доме, уговаривала меня уйти. Мое присутствие, заявила она, только усугубляет опасность, которой и без того подвергаются мои работники и их семьи. Позднее выяснилось, что у просительницы были свои интересы, она надеялась избавиться от меня и предъявить права на часть имущества, прежде чем оно рано или поздно будет конфисковано и реквизировано.
Однако в тот момент, убежденный ее настойчивыми уговорами, я согласился уехать, и 28 апреля, в тот день, когда Гитлер и Ева покончили с жизнью, я тронулся в путь. Сквозь потоки отступающих войск я добрался до друзей в Обервессене, деревушке между Марквартштейном и Рейт-им-Винкелем, примерно в пятидесяти километрах на запад от «Генрихсхофа».
Сразу за деревней Рейт-им-Винкель дорога переходит в узкое ущелье, окруженное с обеих сторон высокими утесами. Там на укрепленных позициях обосновался большой отряд СС, собираясь держаться до последнего. Когда через несколько дней прибыли американские войска, во всех домах Обервессена и Рейт-им-Винкеля развевались белые флаги; но эсэсовцы не намеревались уходить с сильной позиции, которую успешно удерживали, и сдавать собранные там большие запасы провизии. Только после длительных переговоров, когда им пообещали гарантии безопасности, они согласились выйти и таким образом положить конец военным действиям в этой части Баварии. И около недели все было спокойно.
Однако рано утром 15 мая прибыли два американца в сопровождении моего старого друга немецко-американского происхождения, чья деятельность в отделе безопасности немецкой секретной службы была мне хорошо известна. Каково же было мое презрение и негодование, когда я узнал, что меня выдали американцам, и они потребовали моего ареста! Делать было нечего, схватив пожитки, я запрыгнул в американский джип, и меня отвезли в Мюнхен на допрос в центр войсковой разведки.
То, как меня встретили в разведке, оказалось для меня приятным сюрпризом. Мне отвели хорошую комнату, гостеприимно накормили, напоили, не жалели сигарет. Нигде не было видно вооруженных охранников в форме – лишь несколько немцев в гражданской одежде, видимо члены так называемой подпольной группы немецкого Сопротивления.
Я с любопытством бродил по зданию, никто мне не препятствовал, и, только когда у главного входа меня остановил американский солдат и вежливо сказал, что мне нельзя покидать помещение, я впервые почувствовал, что принудительно задержан.
Вскоре после того, как я вернулся в комнату, ко мне в дверь постучались, и вошел американский офицер.
– Вам что-нибудь нужно, герр Гофман? – спросил он. – Если да, прошу вас об этом сказать. – Он дружески улыбнулся.
– Мы, знаете ли, довольно хорошо осведомлены о ваших привычках. Скажите, вы предпочитаете ходить на допрос днем или ночью?
Союзники явно знали о том, что ближний круг Гитлера обыкновенно собирался на «вечернюю» выпивку часа в три ночи.
На первый допрос меня вызвали примерно через неделю. Он был коротким, формальным и нисколько не враждебным.
– Герр Гофман, – обратился ко мне старший офицер, – должен сказать вам, что русские дали нам список людей, которых они просят им передать, и ваше имя стоит во главе этого списка.
Он сделал многозначительную паузу.
– В Вене, – тихо продолжал он, – русские вздергивают всех пойманных эсэсовцев и вывешивают их в витринах.
Он помолчал и предложил мне сигарету.
– У меня к вам всего три вопроса, герр Гофман, и, если вы правдиво на них ответите, вам не придется волноваться насчет русских.
Я опасливо ждал.
– Вы знаете профессора Хана?
– Я знаю нескольких профессоров Ханов. Вы имеете в виду знаменитого нью-йоркского профессора, который…
– Нет, не его.
– Тогда еще есть мой старый друг Хан, выдающийся профессор анатомии из Мюнхена, но он уже умер.
– Слушайте, Гофман. Мне наплевать на мертвых Ханов. Что вы знаете о живом профессоре Хане, который столько времени проводил в ставке Гитлера?
С минуту я находился в недоумении, потом вспомнил. Верно, там был один тип по фамилии Хан, какой-то ученый, но больше я о нем ничего не знал. Так я и сказал.
– Хорошо! А что вы знаете об атомной бомбе?
Вспомните, это было в мае 1945 года, задолго до того, как обычный человек с улицы впервые услышал, что это за штука.
– Простите, – ответил я, – я ничего даже не слышал о ней.
– А о другом секретном оружии?
– Однажды я действительно присутствовал на техническом предварительном просмотре фильма о сверхмалой подводной лодке, до того как его показали Гитлеру.
– Ну и теперь третий вопрос: вы знаете инженера Курца?
– Курца? Ну да, конечно, знаменитого физика. Но я знаю о нем только то, что недавно он предложил Гитлеру купить у него очень большую и ценную фарфоровую вазу, а Гитлер отказался, потому что, как он мне сказал, какой смысл тратить кучу денег на то, что через пару дней отправится в тартарары!
Американец усмехнулся:
– О'кей, герр Гофман. Кажется, я узнал все, что хотел. Итак, есть ли что-нибудь такое… что-нибудь, о чем бы вы хотели сказать?
Ободренный его дружелюбным и исключительно справедливым приемом, я без колебаний заговорил.
– Я был бы очень благодарен вам за помощь в одном деле, сэр, – сказал я. – К сожалению, мой мюнхенский дом разграбили; все мои картины, личные вещи, среди них акварели моего друга Гитлера, которые я высоко це…