Москва - Испания - Колыма. Из жизни радиста и зэка - читать онлайн книгу. Автор: Лев Хургес cтр.№ 180

В Иркутске, видимо, уже привыкли к подобным зрелищам и шли по своим делам, не обращая особого внимания на нашу процессию, только изредка сердобольная старушка, остановившись, провожала нас сочувственным взглядом, а иногда даже тайком крестила нас вслед.

Привели нас в пересыльную тюрьму и разместили по камерам. Камера как камера: те же уркачи-фюреры, решетки с козырьками на окнах, параша, жиденькая баланда, пайка хлеба в 400 граммов, духота, вонь. Народу очень много, но все разместились на нарах. Моих осетин поместили в какую-то другую камеру, и я их больше не встречал.

Продукты я съел уже давно, в поезде, табачок тоже давно скурил, и не так хотелось есть, как курить. В камере некоторые курили, но просить у них было бесполезно, сразу видно – жмоты, не дадут. Тут принесли обед. Уркачи отлили себе что пожирнее и погуще, а остальное отдали фраерам. Похлебал я этой баланды и прилег на нары отдохнуть. Сколько же здесь придется пробыть? Некоторые, говорят, сидят по месяцу и больше. Да, на таких харчах будет тяжеловато, но что поделаешь?

Уркачи, поев, разошлись по своим козырным местам около окон и тоже скучают. Этап для них получился неудачным – все бывшие лагерные: что с них возьмешь? Тут их фюрер бросил клич: «Эй, фраера, кто может роман тиснуть? Закурить дам». Вспомнил я Павла Кочерца из Бутырской пересылки и решил попробовать силы на романическом поприще. Подсел к уркачам и начал, да погромче, чтобы вся камера слышала, тискать «Графа Монте Кристо». Сам я читал его очень давно, многое забыл и потому дополнял отсебятиной, но моих слушателей это вполне устраивало. Проговорив так минут десять, я схватился за уши. «Ну, давай дальше», – просит фюрер, а я ему в ответ: «Не могу, уши болят!» Смеясь, фюрер сыплет мне в бумажку щепотку махорки.

Я закурил и понял: от долгого некурения голова начала немного кружиться, но урчание в пузе прекратилось. Так стал я в камере штатным романистом. За это мне выдавалась махорка, порция баланды, а во время чтения романов уркачи давали закурить, так что жить стало полегче. Народ в Иркутской пересылке собрался с бору по сосенке, в основном мелкие воры, спекулянты, растратчики, а из контриков – колхозники и рабочие, за какую-нибудь жалобу на жизнь или просто так. Отвести душу в разговорах было не с кем, контингент 37-го года, видимо, уже погиб в тюрьмах и лагерях.

Но время шло, и прибыла, наконец, и моя оказия. Вызвали меня с вещами. Опять марш через город, новый конвой на участке от Иркутска до Новосибирска. А там опять предстоит «отдых». Ну что ж, у меня ведь не спрашивают.

«Ехать так ехать!» – сказал попугай, когда его кошка из клетки тащила…

И опять столыпинский вагон, духота, тринадцать-пятнадцать человек в купе, голодуха и прочее. Добрались и до Новосибирска. В отличие от погрузки, с выгрузкой что-то не торопятся. Наконец команда: «Выходи все!». Выходим на перрон. Все мы транзитники, все следуем через Новосибирск – кто куда. Но в город, в тюрьму, нас почему-то не ведут. Усадили на перроне на солнцепеке, возле главных путей. Старший по конвою объявил, что здесь мы останавливаться не будем, а сразу же по прибытии поезда проследуем до Уфы.

Позже выяснилась причина такого «сквозняка». В отличие от Иркутска, в Новосибирске пересыльной тюрьмы не было, и поэтому всех этапируемых транзитных зэков помещали, в ожидании оказии на запад, в особую зону новосибирского городского острова архипелага ГУЛАГ. Туда должны были нас поместить и нас, но тут у них случилось кавказское ЧП.

В Новосибирский лагерь пригнали большую партию высланных со своей родины чеченцев и ингушей ^[235]. В те времена Джугашвили практиковал массовые выселения со своих родных мест целых народностей – якобы за пособничество немецким фашистам. Среди таких выселенных были чеченцы и ингуши, это произошло 23 февраля 1944 года. Официальной причиной было то, что при наступлении фашистов на Северный Кавказ они якобы с нетерпением их ожидали и формировали в тылу наших войск целые банды, снабжаемые фашистами оружием и боеприпасами по воздуху. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Джугашвили, стало сообщение о том, что самые почтенные старики из чеченцев и ингушей, подобрав белого коня лучшей породы и полную кавказскую форму (черкеску, бурку), якобы переправились через линию фронта, приехали в Берлин и там лично вручили все это Гитлеру, заверив его, что чеченский и ингушский народ с нетерпением ждут прихода фашистских войск и установления нового порядка на их земле.

Конечно, достоверность этих фактов не была полностью установлена, но Джугашвили решил на всякий случай выселить всех чеченцев и ингушей с их родины в Казахстан, на пустынные и необитаемые земли.

Многие мужественные и воинственные горцы, попавшие под несправедливое выселение, пытались как-то сопротивляется и вставать на защиту своих семей, но силы были слишком неравны: особо активных пристреливали на месте, а других изолировали, сажали в тюрьму и давали им сроки по «баранке» или больше. Всех их потом отправляли в дальние сибирские лагеря или на Колыму для физического уничтожения. Вот такие 500–600 горцев и попали летом 1944 года в пересыльный лагерь в Новосибирске.

До их прибытия там находилось примерно такое же количество бандитов-рецидивистов, которых собирали для отправки на Колыму. Эти бандиты с молчаливого согласия администрации являлись в лагере полными хозяевами, грабили всех попавших туда прямо с воли фраеров. Но тут прибыли горцы, многие с приличными шмотками; не зная, с кем имеют дело, бандиты и у горцев начали шуровку на общих основаниях и для порядка одного из них пырнули перышком. Горцы – это не простые фраера, жили они дружной семьей, драться умели, у многих были ножи, которыми они пользовались получше дилетантов-бандитов, и тут как в басне: «Волк ночью, думая залезть в овчарню, попал на псарню». Все горцы поднялись на защиту своего товарища. Началась резня: трусы-уркачи сразу же попытались ретироваться, озверевшие горцы погнались за ними, орудуя направо-налево своими ножами, ведь, несмотря на то что уркачи были такими же зэками, как и горцы, и никакого отношения к выселению не имели, они первыми к ним полезли и порезали их товарища. Когда оставшиеся в живых уркачи скрылись в своем бараке, горцы подожгли его и не успокоились до тех пор, пока не зарезали последнего из нападавших, правда, бараков, где жили обычные зэки, горцы не трогали, хотя в экстазе и прикончили несколько попавшихся на пути случайных людей.

Почти два дня длилась эта битва, точнее, избиение. Охрана здесь ничего сделать не могла, стрелять из стоящих на вышках пулеметов в толпу она не имела права, так как за зону никто из них не заходил, вмешаться самим в драку тем более не имело смысла, в лагере перевес сил был бы явно не в пользу охраны. Ведь шестьсот озверевших людей да еще с кавказским темпераментом – это не шутки! Стрельба в воздух поверх голов дерущихся ничего не дала, обезумевшие от ярости горцы на нее просто никакого внимания не обращали. Попытались с вышек поливать толпу сильными струями воды из пожарных насосов – тоже бесполезно, время летнее – жара, бойцы даже себя лучше чувствовали. И пришлось охране ждать, пока драка не утихнет сама собой.