Одна надежда на то, что следователь Анжелика Ивановна сработает как надо…
Уже начались вечерние пробки – день незаметно сгорел, оставив вечернее солнце дотлевать в окнах многоэтажек.
Гигант «Пежо» не спеша тянулся к выезду из города. В машине не разговаривали. Водитель запустил во всю дурь радио «Шансон».
Валерий Петрович исподволь оглядел похитителей. Лет тридцати пяти – сорока, все славянской наружности. Стрижки короткие; чувствуется – в прошлом – военная или милицейская выправка.
А тот мужик, что сидит рядом с шофером, и вправду чем-то похож на Ивана Ивановича – насколько полковник мог судить по портрету кисти Любочки и фотографиям в доме Аллы Михайловны. Немудрено, что пенсионерка тогда, во вторник, издалека обозналась…
Да, мужики на вид ничего особенного собой не представляют. И ничего подозрительного. Приехали в столицу зашибить деньгу. Сделать свою работу. А работа у них – убивать…
И наметанному глазу видно: как минимум двое из них вооружены. Кожанки топорщились под мышками.
Они подъезжали к посту ГИБДД на выезде из города.
«Только бы эта Анжелика не проявила ненужной самодеятельности! – взмолился про себя Ходасевич. – Только бы не подала, например, меня в розыск, не заявила по официальным каналам о похищении человека! Если нас остановят и стрельба начнется здесь, внутри машины, – у меня будет уж совсем мало шансов».
Но нет, гибэдэдэшников миновали без происшествий. Постовой скользнул по «Бокстеру» воловьим взглядом. Вполне может быть, что Анжелика Ивановна, старший следователь ***кой райпрокуратуры, вообще не смогла ничего сделать. Тогда – кранты.
Узкое двухполосное шоссе двигалось без всякой охоты. Начался вечерний исход из города, и они то и дело застревали на светофорах.
Ходасевич закурил – ни сигарет, ни зажигалки у него никто не отобрал – и вспомнил, как он впервые ехал в Листвянку. Это было – боже мой! – совсем недавно, всего-то в субботу утром. А сейчас он, может, отправляется в последнее путешествие в своей жизни. Кто бы мог подумать, что он последний раз увидит солнце в тихом стародачном поселке!..
Как вряд ли предполагали именно здесь завершить свой земной путь Алла Долинина и мальчик Бури…
Менее всего полковник хотел, чтобы их убийцы остались безнаказанными. Дело было далеко не в гордыни – или же ответственности перед «заказчиками». Валерий Петрович узнал – и в какой-то степени полюбил – Аллу. Да и таджикского пацаненка – тоже. И еще Ходасевичу свойственна была обостренная тяга к справедливости – черта характера, весьма не способствовавшая его карьере в разведке. Тут Марат оказался, к сожалению, прав.
Выкурив очередную сигарету, полковник прикрыл глаза.
…Запись, которую он увидел сегодня на экране монитора пианиста Ковригина, предварительно отослав хозяина на кухню, не произвела на Ходасевича шокового впечатления.
Слишком много убийств и казней стало показывать в последнее время телевидение – в том числе и, увы, документальных.
Изображение было неважного качества – похоже, снимали мобильником. Однако лица участников трагедии можно разглядеть легко. Опознать их всех удастся. А одного – убийцу – просто ни с кем не спутаешь.
Вот он, пожилой бородач, держит в руке пистолет. Улыбается. Вокруг горный пейзаж, лес, полянка, кустарник. Бородатые люди. Все довольные, пьяные или обкуренные. Ржут. Перед ними – на коленях человек со связанными за спиной руками.
Пожилой бородач – по всему видно, он здесь главный – приставляет дуло едва ли не в упор к голове пленного. Стреляет. Пуля входит несчастному в лоб. Тот быстро падает на бок. Палач улыбается. Его соратники радостно ржут, хлопают друг друга по плечам… Конец фильма.
Ничего по нынешним временам особенного.
Если бы расстрелянный человек не был одет в полевую форму российского офицера – даже знаки различия видны: капитан.
А его палач не был одним из лояльных Кремлю руководителей маленькой, гордой, почти независимой северокавказской республики…
Да, запись была бомбой. Совершенно понятно, какой шум начнется – в мире и даже в стране, – если обнародовать эту запись.
Понятно, кому это повредит больше всего. Именно тому бородатому главарю.
Неизвестно, кто снимал, откуда всплыл компромат – однако он как-то попал в руки независимой журналистки Ани Вержбицкой. И она готова была обнародовать запись.
И ради того, чтобы сдержать скандал, не пожалели жизни троих человек – двоих женщин, Анны Вержбицкой и Аллы Долининой, и одного ребенка, малыша Бури.
И Ходасевичу подумалось: «Вдруг нынешний «заказ», что рьяно взялся исполнять Марат и его люди, – не задание сверху, а не более чем своего рода «халтурка»? И он выполняет не приказ, а заказ – того самого, столь скомпрометировавшего себя кавказского руководителя? Что ж, и такое может быть… Но… Какая, в сущности, разница… Трое-то – двое женщин и мальчик – мертвы, и их не вернешь…»
Надо смотреть правде в глаза: сейчас покарать и Марата, и его заказчиков – кем бы они ни были – никаких возможностей у Валерия Петровича все равно не имелось… Самому бы уцелеть… Ходасевич прикинул собственные шансы. Они, честно говоря, были крайне невелики. После того как сопровождающие получат запись, вряд ли они оставят его в живых.
Вся надежда на Анжелику. Но правильно ли она сработает? Сумеет ли убедить Ибрагимова действовать? Пройдет ли по инстанциям его просьба?
А если даже так: каковы у него шансы уцелеть в будущем столкновении? Наверно, один из десяти, не больше…
«Вот ведь как бывает, – подумал Ходасевич, – за всю свою карьеру в разведке я только однажды – тогда, в Анголе, – подвергался по-настоящему смертельной опасности. Опасность провала – она была всегда, каждодневно. А вот чтоб убить… Убить меня почему-то пытались только в мирной жизни
[8]
… А жить все равно хочется…»
На всякий случай Валерий Петрович решил вспомнить напоследок самые светлые моменты своей жизни… Их было вроде много, но если разверстать на шесть десятков лет – получается, что и не слишком… Первый приезд в Париж, прогулка ранним утром, еще до рассвета, и этот влажный воздух великого города, и запах эспрессо и круассанов в кафе, и дворники-арабы спешно убирают мусор с бульвара Капуцинов… Почему-то вспомнилось, как они с маленькой Таней – это когда кончилась его вторая командировка и он женился – идут в зоопарк, и она доверчиво держит свою ладошку в его руке… Вспомнился первый совместный отпуск, и они купаются с падчерицей в прибое, а Юля напряженно, но умиленно наблюдает за ними с берега…
Воспоминаний Ходасевичу хватило надолго. (Не знак ли это, тьфу-тьфу-тьфу, что пора умирать?) Во всяком случае, когда он от них очнулся, солнце уже зашло, осенний прохладный сумрак заполнял дачные улицы, а «Бокстер» свернул на Советскую.