Откровения палача с Лубянки. Кровавые тайны 1937 года - читать онлайн книгу. Автор: Петр Фролов cтр.№ 15

– Яковлеву Петру больше повезло. Хотя сложно это жизнью назвать. Оглох на одно ухо, кашляет кровью как чахоточный, почти не ходит, а ведь крепкий мужик был, – с грустью в голосе произнес я.

Яковлева похоронили в апреле 1959 года на Донском кладбище в Москве. Как и полагается, с почестями: военный оркестр и почетный караул. Для большинства присутствующих, даже родственников, он был обычным чекистом-орденоносцем. И только я знал, где служил и чем на самом деле занимался покойный. Блохина на похоронах не было – комендант умер через две недели после нашего разговора.

– Петр хоть дома с дочкой живет, – заметил Блохин. – А вот Сашка Емельянов в психушке помер – в прошлом году, 8 марта. Повезло мужику – помер в женский праздник. Два года назад его супругу схоронили. Его пришлось в психбольницу отправить только из-за того, что он по ночам в отделе с заряженным наганом сидел и все ждал, что за ним придут. Сам понимаешь – опасен он был в таком состоянии для окружающих.

– Вот и забрали, – мрачно заметил я.

– Единственное, чем я ему помочь смог, – не обращая внимания на мои слова, продолжил говорить Блохин, – в 49-м оформить приказ о том, что умом тронулся во время выполнения спецзадания, как и Петру Маггу. Хороший человек был Емельянов – молодежь в нем души не чаяла. Строгий, требовательный и справедливый.

– Как старшина в училище, – кивнул я, вспоминая Приходько Василия, который учил нас, курсантов, всем премудростям армейской жизни. В 1941 году он добился отправки на фронт и в 1943 году погиб на Курской дуге.

– Кто-нибудь здоровый с этой службы ушел? – зачем-то спросил я.

– Мы с тобой, например. Пока живы и годны к строевой службе в военное время, – уверенно произнес Блохин. – Демьян Семенихин до сих пор служит начальником отделения. Сашка Дмитриев летом 50-го был уволен. Там темная история была. Все из-за того, что его тесть евреем был.

– Странно как-то. Мы живы и здоровы, хотя и участвовали в расстрелах, а ребята померли или калеками остались, – произнес я мысль, которая мучила меня в то время.

– А чего странного? – удивился Блохин. – Все легко объяснимо. Мы с тобой знали, что расстреливаем врагов народа, которые совершили множество злодеяний. К тому же мы просто выполняли свой долг перед Родиной, защищая ее. Вот и все. Нас не мучили поповские рассуждения о том, что убивать – это грех и за это нам в аду гореть вечно. А ребята верили в эти сказки, хотя и носили в карманах партбилеты. Думаешь, почему они в партию вступили, – ради карьеры. Думаешь, они понимали, что в стране происходит, – нет. Они расстреливали людей, а потом мучились от осознания того, что совершили плохой поступок, за который гореть им в аду после смерти. Мы с тобой об этом не думали, вот живы и здоровы. Вспомни свои ощущения после первого расстрела. Ты что, напился после этого? Подал рапорт с просьбой перевести в другое подразделение? Застрелился? Утром как обычно вышел на службу, словно ничего не произошло. Знаешь, я ведь заранее знал, что так произойдет. Я это во время нашей первой встречи понял. Когда задал вопрос о том, сможешь ли ты застрелить человека. Увидел я твой взгляд. Пустой и отрешенный. Я словно в бездну заглянул. Ты никаких эмоций не испытывал! Из тебя бы прекрасный палач получился! Даже лучше, чем Магго. Тот стрелял, чтобы удовлетворить свою потребность ощущать себя выше других, – жажда власти, а ты бы стрелял просто так – просто выполняя приказ.

В отличие от Блохина и других стрелков перед войной мне лишь однажды пришлось казнить приговоренных к высшей мере наказания «врагов народа». Хотя стрелять в людей мне приходилось много раз. Сначала на Дальнем Востоке, когда задерживали нарушителей, а потом на территории Западной Украины и Прибалтики, когда сражался с местными националистами. Там была война, а в Москве – мир. На западных и северо-западных рубежах бой мог начаться в любое время суток на городской улице или лесной дороге, а в столице выстрелы звучали по ночам в специально оборудованных местах, да и назвать московские стрельбы настоящей схваткой с врагом нельзя – обычные расстрелы, а точнее, добивание проигравшего схватку врага. С этой задачей кто угодно справится. Главное – осознать, что приговоренный к смерти судом московский «враг народа» почти ничем не отличается от дальневосточного нарушителя госграницы. Единственное различие – первый безропотно примет свою судьбу и не окажет никакого сопротивления палачу, а второй будет сражаться до последнего.

Когда мне пришлось однажды вместо одного из палачей (его увезли в больницу с приступом аппендицита) расстреливать группу «врагов народа», то я не испытал никаких эмоций при выполнении приказа Блохина. Помня рассказ отца, я не смотрел в глаза жертвам, а стрелял им в затылок. Поднимал наган, целился, задерживал дыхание и плавно нажимал на спусковой крючок. После окончания казни я вышел в коридор, налил грамм пятьдесят спирта, выпил и под недоуменные взгляды других стрелков приступил к трапезе. Наверно, они ожидали от меня всего, кроме этого. Потом Блохин рассказал мне, что если до этого палачи считали меня способным только прислуживать начальству «штабным писарем» и презирали меня, то после этого случая стали бояться и уважать. «Ведь точно так же ты можешь застрелить любого из них», – объяснил комендант.

Снились ли мне потом лица тех, кого я расстрелял тогда? Возможно, что звучит цинично, но для меня они были безликими «врагами народа», которые понесли заслуженную кару за свои преступные деяния. Я, в отличие от большинства палачей, искренне верил в то, что эти люди – противники советской власти и моей Родины и поэтому подлежат уничтожению. А вот для стрелков они были людьми, которых начальство приказало убить. И если палачи не выполнят это задание, то сами могут оказаться на месте приговоренных к высшей мере наказания. При этом никто из палачей почему-то не думал, что он сам добровольно согласился стать стрелком. У каждого из них была возможность отказаться от участия в казнях, но они не сделали этого. Сначала стали палачами, а потом всю оставшуюся жизнь мучились от того, что им приходилось совершать. Плата за материальные блага и возможность ощущать свою власть над другими людьми. Вот только чувство превосходства над другими людьми было иллюзорным. Ничего они не могли решить. Если человека приговорили к расстрелу, то палач не мог помиловать его. Он лишь на несколько минут получал возможность ощутить власть над жертвой и отнять у нее жизнь. Возможно, что палачи запоминали имена и лица своих жертв. Лично я помню казнь только бывшего наркома внутренних дел Ежова, а все остальные расстрелы стерлись в моей памяти. Остались лишь места, где проходили казни.

Через неделю после вступления в должность и знакомства с процедурой оформления документов Блохин отправил меня на первое самостоятельное задание – на спецобъект «Бутово». Он подчинялся Управлению НКВД Московской области. Туда привозили для приведения смертного приговора заключенных из Таганской, Бутырской и Сретенской тюрем столицы, а также тюрем Московской области.

Для бюрократов из НКВД этот спецобъект был источником постоянной «головной боли». Так как «Бутово» входило в структуру Управления НКВД Московской области, то и оформлять все документы должны были сотрудники 1-го спецотдела УНКВД, а не НКВД СССР. С другой стороны, расстреливали члены спецкоманды из НКВД СССР. При этом на время выполнения своих служебных обязанностей они поступали в оперативное подчинение коменданта УНКВД Московской области. При этом кто-то из центрального аппарата НКВД СССР должен был фиксировать результаты работы стрелков. Поэтому мне приходилось присутствовать при большинстве расстрелов. Оформлять необходимые документы в двух экземплярах: один для областного управления НКВД, а другой – для центрального аппарата НКВД.