Откровения палача с Лубянки. Кровавые тайны 1937 года - читать онлайн книгу. Автор: Петр Фролов cтр.№ 10

20 мая 1939 года Нина Люшкова-Письменная по этапу прибыла в Карлаг. Освобождена 15 июня 1946 года.

Мать Люшкова и его две сестры 5 октября 1939 года были приговорены как «члены семьи изменника Родины» к пятилетней ссылке в Казахстан, а младший брат отправлен в лагерь в Свердловск, где скончался 9 мая 1943 года. Мать Люшкова умерла в пересыльной тюрьме 23 декабря 1939 года. Сестра Анна после окончания следствия оказалась на принудительном лечении в психиатрической больнице в Харькове и была убита гитлеровцами со всеми больными в 1943 году. Из ссылки на Украину вернулась лишь сестра Люшкова Елизавета.

И последний штрих в деле Люшкова. В октябре 1962 года в военном трибунале Московского военного округа было пересмотрено дело Нины Люшковой – Письменной. Согласно Определению № н-786/ос:

«Уголовное дело на Люшкова Г. С., бывшего начальника УНКВД по Дальневосточному краю, не заводилось. Однако из имеющихся в деле материалов видно, что он в ночь с 12 на 13 июня 1938 года действительно бежал за границу, где выдал государственную тайну, а затем, находясь в Японии, занимался враждебной деятельностью против Советского Союза, в августе 1945 года был направлен в Маньчжурию, где в том же месяце был убит японцами, с целью предотвращения его захвата советскими войсками» ^[9].

Странно все это. Высокопоставленный офицер НКВД сбежал за границу, а уголовное дело не было возбуждено».

Из Хабаровска меня на поезде отправили в Москву. Отдельное купе в мягком спальном вагоне. В сопровождении двух конвоиров ехал я дней пятнадцать – все это время прикованный наручниками к ножке столика. Три раза в сутки меня выводили в туалет. Питались мы выданным в Хабаровске стражникам сухпайком.

Мои спутники всю дорогу молчали, ограничиваясь лишь короткими фразами-командами. Они строго следили за тем, чтобы я не общался с другими пассажирами. Радио в купе было выключено. Газеты в купе отсутствовали. Поэтому я ничего не знал о боях в районе озера Хасан. Видел я идущие на Дальний Восток эшелоны с военной техникой и красноармейцами, но не обратил на это внимание.

Несмотря на всю специфику своего положения и не зная, что ждет меня впереди, я ощущал себя королем. Впервые в жизни я ехал в спальном мягком вагоне! Проводник в черной форменной тужурке три раза в день приносил ароматный свежезаваренный чай. Стаканы в мельхиоровых подстаканниках. Блюдечко с колотыми кусочками сахара. И неторопливое чаепитие под стук колес. А что еще делать, кроме как любоваться мелькавшими за окном пейзажами. В училище и на заставе я быстро выпивал чай из алюминиевой кружки, а потом куда-то убегал. Времени на чайную церемонию у меня не было.

В столице на привокзальной площади меня усадили в черную легковую автомашину – я с удивлением осмотрел салон этого транспортного средства. Мне еще ни разу в жизни не приходилось ездить на легковушке. В кузове или кабине грузовика – несколько раз. В городе, где я родился и вырос, было не больше пятнадцати легковых машин. И всеми пользовались местные большие начальники. Еще больше удивился я, когда узнал, что любой москвич может заказать такси по телефону, сесть на кожаное сиденье и наслаждаться поездкой по городу.

Когда мы ехали по улицам столицы, я удивленно вертел головой. Мысль о том, что, может быть, это моя первая и последняя поездка – впереди короткое следствие и смертный приговор за то, что дал возможность уйти врагу за границу, – временно отступила и уступила месту радости от встречи с Москвой.

Меня доставили в здание Главного управления госбезопасности НКВД СССР на площади Дзержинского. Через несколько часов я попал в одиночную камеру Внутренней тюрьмы, которая на много месяцев стала моим жилищем.

Потянулись дни, похожие один на другой. Два раза в день кормежка. Раз в две недели водили в баню. Даже беседы со следователями (мое дело по очереди вели четыре человека) ничем не отличались друг от друга. Стандартный набор вопросов и привычные ответы на них. И снова в камеру.

Внезапно вызовы на допросы прекратились. Это наводило на грустные мысли. Возможно, что мое дело передано в суд и теперь осталось только дождаться вынесения приговора. Я не сомневался, что он будет очень суровым, возможно, что даже и высшая мера наказания. Ведь я не только помог сбежать за рубеж высокопоставленному «врагу народа», но и способствовал ослаблению обороноспособности нашей страны. Ведь начальник УНКВД и пограничными войсками Дальнего Востока в силу своего служебного положения знал множество секретов. В том, что война между СССР и Японией неизбежна, я не сомневался. На границе это ощущалось особенно остро. Может быть, мои товарищи по погранотряду уже сражаются с проклятыми самураями, а я тут сижу на нарах. И от этого становилось еще тоскливее.

О том, что японцы напали на нашу погранзаставу, а ее начальнику посмертно присвоили звание Героя Советского Союза, я узнал только через год, когда вышел на свободу.

Находясь в заточении, я старался поддерживать физическую форму: приседал, отжимался от пола, часами ходил (мысленно при этом представляя, что нахожусь на границе). Иногда ощущения были такими яркими и отчетливыми, что я испытывал сильный шок, когда возвращался в замкнутое пространство камеры. В первый месяц я пытался считать дни, а потом сбился со счета и отказался от этой идеи. Постепенно я привык к новой жизни. Служба на Дальнем Востоке мне казалась всего лишь сном, красивым и иллюзорным. Я мог часами неподвижно сидеть, расфокусировав взгляд и ни о чем не думая. В голове вместо бурного потока мыслей – неподвижная чернота безмолвия. В такие моменты не знал – я жив или мертв. Когда возвращался в реальность, например во время мытья в бане, то понимал, что долго не смогу балансировать на грани между жизнью и смертью. В какой-то момент я сойду с ума, навсегда погрузившись в черноту безмолвия, или умру. Будет тело продолжать существовать в качестве биологического объекта или начнет разлагаться в сырой земле – разуму будет все равно. Он навсегда обретет покой, погрузившись в вечную черноту безмолвия. Рай и ад, куда якобы попадают души умерших, – сказки попов. Нет загробной жизни, и всех, вне зависимости от их земных дел, ожидает один финал. Когда я впервые осознал это, что-то сломалось во мне. Воспоминания о прошлом резко потускнели, а мечты о будущем куда-то исчезли. Острым и ярким был лишь миг жизни, который я проживал в тот момент. После этого я перестал испытывать дискомфорт от нахождения в заточении. Наоборот, я обрел ощущение внутренней свободы. Больше я не цеплялся за свою жизнь. Зачем ею дорожить, если финал заранее известен и неизбежен. После этого я стал равнодушно относиться к своей и чужой жизни.

Однажды утром в камеру ко мне пришел тюремный брадобрей с бидоном горячей воды, тазиком, полотенцем, кружкой с мыльной пеной, опасной бритвой и машинкой для стрижки волос. Он ловко превратил меня из длинноволосого попа в призывника. После бритья и стрижки меня отвели в баню. Затем мне выдали свежее белье, гимнастерку со споротыми знаками различия, галифе и сапоги.