Клеопатра, или Неподражаемая - читать онлайн книгу. Автор: Ирэн Фрэн cтр.№ 44

Цезарь, по своему обыкновению, отреагировал на катастрофу хладнокровно: он вызвал к себе молодого царя и евнуха (велев им пройти на дворцовую территорию с восточной стороны), приказал им расформировать их армию и потребовал безотлагательно доставить ему деньги, которые Лагиды все еще были должны Габинию за восстановление власти Флейтиста. Евнух отнекивался, сколько мог, и в конце концов, совсем отчаявшись, попытался убедить Цезаря, что для того, несомненно, будет лучше убраться куда-нибудь в другое место, например, в Рим, где в связи со смертью Помпея наверняка возникнут всякие сложности. Цезарь, который специально оставил в Риме Антония, чтобы держать ситуацию под контролем, даже ему не ответил. Он не проявил никакой гибкости и лишь еще раз повторил свои требования.

Началась война нервов. Евнух приказал выдать солдатам Цезаря самый черствый хлеб. Легионеры стали протестовать. Кастрат им объяснил, что они должны быть довольны и этим, раз едят чужое. Потом, уверенный в том, что новый инцидент не только произведет впечатление на юного Птолемея, но и получит огласку во всем городе, велел подавать фараону еду в жалкой глиняной и деревянной посуде, объяснив мальчику, что на его легендарные столовые сервизы из литого золота наложил руку Цезарь (что, возможно, было правдой).

Очень скоро идея мятежа охватила все умы. Цезарь почувствовал, что ситуация обострилась, и, пока она не стала безнадежной, проявил инициативу, которую ждала Клеопатра: ответил согласием на ее предложение о встрече.

Царица все еще находилась в болотах Палестины, путь в Египет блокировала армия ее брата, а курсировавший вдоль берега египетский флот не давал ей выйти в море. Ей, однако, все-таки удалось проскользнуть незамеченной между неприятельскими судами. В александрийской бухте она перешла на борт рыболовецкого судна, капитана которого подкупила. Она приблизилась к порту глубокой ночью. Ей оставалось преодолеть еще два препятствия, прежде чем она достигнет цели: миновать Маяк с его охранниками, которые очень бдительно наблюдали за всеми передвижениями в порту, и затем — караульных Цезаря. Первых она подкупила, вторых же просто одурачила.

Если все источники сходятся в том, что молодая царица вернулась в Александрию с помощью какой-то хитрой уловки, то относительно самого «инструмента», который позволил ей беспрепятственно миновать римский караульный пост, предлагаются разные версии: мы не знаем, что именно выбрала Клеопатра в качестве маскировочного средства — чехол для постельных принадлежностей, пакет со всяким тряпьем, походную палатку или один из тех ковров, которыми торговала. Во всяком случае, именно под видом какого-то небрежно упакованного груза Клеопатру доставили в покои, где жил Цезарь, и положили к ногам человека, который хотел стать царем.

Ночь она провела в его постели. Ему было пятьдесят три. Ей — двадцать один.

Каких только историй ни придумывали об их связи, каких эротических и колдовских чар ни приписывали Клеопатре с той самой ночи! Египетские женщины, действительно, славились умением любить, их раскованность была хорошо известна; да и Александрия, город моряков, считалась сокровищницей всех возможных удовольствий. Однако Клеопатра была царицей. И, сверх того, гречанкой. И хотя она всегда умела нравиться коренным жителям Дельты и долины Нила, хотя прекрасно знала их верования и обычаи и могла в случае необходимости опереться на этих людей, сама она не принадлежала к их миру. Во всем своем поведении, даже в своих элементарных рефлексах, она, начиная с подросткового возраста, утверждала себя как царевна, как македонская аристократка, как единственная хранительница наследия Александра. А значит, очень высоко ценила свое тело. Возможно, она давно решила, что никогда не отдаст его никому, кроме самого могущественного и самого полезного для ее игры мужчины. Цезарь соответствовал обоим этим условиям.

Однако сказанное вовсе не означает, что она отдалась ему из холодного расчета. В конце концов, он был первым в ее жизни мужчиной и мог напоминать ей отца, которого она так любила. Ничто не мешает нам думать, что и он почувствовал возбуждение, что у него тоже забилось сердце. Но если он поддался эмоциям, то она, скорее всего, его эмоции сдерживала. Или играла ими. Пыталась использовать их, чтобы разобраться, кем же на самом деле был ее любовник, который еще вчера казался ей врагом.

Он сердцеед, этот Цезарь, так всегда говорил ее отец; во всем Средиземноморье смеялись над сальным стишком, который горланили его легионеры, когда он праздновал триумф над Галлией: «Прячьте жен: ведем мы в город лысого развратника. / Деньги, занятые в Риме, проблудил ты в Галлии» ^[42]. И это была не просто солдатская шутка: повсюду, где проходил Цезарь, за ним тянулась слава искателя приключений. Причем он явно предпочитал добычу самого высокого разбора.

Ибо секс был для него не просто отдыхом воина или незаменимым средством, стимулирующим политическую активность. Совсем напротив: «Это было некое соревнование с самим собой, словно с соперником», по удачному выражению Плутарха ^[43], — точно так же, как военные завоевания и словесные сражения на Форуме. В любви, как и на войне, Цезарь бросал вызов самому себе: но он не только играл с желанием другого — что было бы вполне банально, — нет, он забавлялся также собственными чувствами и построил на сексуальном удовольствии, скрытом в сердцевине самого холодного цинизма, собственную тайную эстетику.

Он действовал не без элегантности, особенно когда жил в Риме: если его друзья и соперники, начиная с Антония, не боялись афишировать своих связей с актрисами, проститутками и вольноотпущенниками, то Цезарь «мародерствовал» в избранном патрицианском кругу. Он «поимел» жену Красса, жену Помпея, жену Габиния, десятки других благородных женщин — по преимуществу жен своих соперников.

Тем не менее уже приближаясь к рубежу сорокалетия, этот охотник почувствовал первый тревожный симптом: несмотря на свою горячую приверженность философии Эпикура, адепты которой не находили достаточно суровых слов, чтобы заклеймить любовную страсть, он безумно влюбился в замужнюю женщину, Сервилию. Она была ею ровесницей и имела сына с прекрасными задатками, маленького Брута, к которому Цезарь тоже очень привязался (злые языки даже поговаривали, будто этот мальчик — его сын). Из-за Сервилии Цезарь едва не разорился: в память о проведенных вместе ночах и потому, что оба они питали страсть к жемчугу, он купил ей в подарок гигантскую жемчужину необыкновенной красоты.

Его подруга не обманывала его: она отвечала ему такой же беззаветной любовью. Но их страсть всегда оставалась опасной связью; то, что их объединяло, было извращенной манией смешивать политическую интригу с эротикой и адюльтером: например, Сервилия не стеснялась преследовать его своими пылкими письмами даже в сенате, даже когда он участвовал в обсуждении вопроса о смертном приговоре; а он — он прерывал все свои дела, чтобы немедленно и ни от кого не скрываясь прочесть ее послание.