Клеопатра, или Неподражаемая - читать онлайн книгу. Автор: Ирэн Фрэн cтр.№ 110

На полях сражений Октавиан по-прежнему, мягко говоря, не блещет талантами, всеми недавними победами обязан своим военачальникам; однако за прошедшие годы он стал выдающимся стратегом психологической войны. А в эту осень с гениальной прозорливостью понял: если царица прилагает такие усилия, чтобы удержать Антония, значит, она, в тот самый момент, когда достигла вершины славы, почувствовала страх.

Ибо все, что у нее есть, она имеет только благодаря Антонию. И если потеряет его, потеряет все. Своих детей, свою власть, свое царство — даже то представление о себе самой, которое сложилось у нее в последнее время. Ее постоянно гложет беспокойство: она боится, что дети, повзрослев, станут соперниками в борьбе за власть, как часто бывало в семье Лагидов; боится, что Антоний вернется в Рим; боится угрозы, исходящей от Октавии; наконец, мучительно ощущает, как уходит ее молодость. Единственное, что она может противопоставить своим страхам, — это деньги, то золото, которое она вот уже три года выкачивает с территорий, хитростью выманенных у Рима и образовавших Великий Египет. Однако ее опасения настолько тяжелы, что этот золотой куш, сколь внушительным бы он ни был, не может их развеять.

А чем больше страхов, тем больше ошибок. Наступит день, когда ее промахи соединятся в длинную цепочку. Царица неизбежно в ней запутается и упадет.

Со времени скромной далматинской кампании, когда он впервые узнал о событиях в Александрии, Октавиан понимает: такой враг, как Клеопатра, может попасться только в одну ловушку — ловушку собственной личности; и еще: та юная царица, умная и все наперед просчитывавшая, которая была несравненным стратегом и непогрешимым игроком и с которой он встречался при жизни Цезаря, за прошедшие годы превратилась в охваченную тревогой женщину, постоянное беспокойство которой не могло не оказать негативного влияния на ее аналитические способности и талант предвидения. Короче говоря, эта хищница уже ранена.

А значит, отныне он будет играть по очень простым правилам: противопоставлять Октавию Клеопатре, Рим — Александрии. Он с тем большей легкостью сможет контролировать ход игры, что каждый из актеров, не сознавая того, будет четко придерживаться отведенной ему роли: сейчас, когда вся ее унаследованная от предков ненависть к римлянам сосредоточилась на Октавии, Клеопатра скорее умрет, чем уступит ей Антония; что же касается римского народа, то химерический образ Египтянки ныне, как и во времена Цицерона, пробуждает в его сознании самые архаические страхи: страх перед всем иноземным, боязнь утратить свои традиции, наконец, тот ужас, что все еще вызывают в стенах Города факты, свидетельствующие о распространении новых религий.

И, как в канун убийства Цезаря, чтобы вести эту войну, не требуется никаких денег: главное оружие здесь — слова. Достаточно назвать врага и сделать его имя ненавистным; сделать так, чтобы имя это ассоциировалось со всеми разговорами о проклятых землях, о пороках, о колдовстве, о тайнах, которые убивают. Вместо того чтобы сразиться с Антонием на поле брани, он, Октавиан, будет сражаться с женщиной. Сражаться, оставаясь вдалеке от нее и прикрываясь самым надежным щитом: клеветой.

Победа в такой войне обеспечена заранее. И этой осенью, когда он окончательно овладел Римом, у Октавиана уже нет поводов волноваться — разве что его беспокоит вопрос о том, как именно он будет сдерживать, в течение нескольких ближайших недель, поток ненависти, который вот-вот снесет все преграды. Однако за десять лет упорной борьбы за власть он, общаясь с преданными ему военачальниками, · успел узнать: чтобы одержать блистательную победу, надо суметь навязать противнику не только место, но и момент сражения. Поэтому, несмотря на клокочущую в нем желчь, Октавиан сдерживается и ждет.

* * *

И Октавиан не ошибся, все само собой складывается в его пользу: не успел Антоний отпраздновать свой триумф, как его уже видят возглавляющим другой праздник, еще более поразительный, чем недавнее победное шествие, — церемонию Дарений, в ходе которой он торжественно делит между четырьмя детьми Клеопатры все земли, которые Рим, за последние сто лет, завоевал на Востоке.

Так, по крайней мере, представляли это событие римлянам агенты Октавиана. Им не трудно было исказить факты: царица превратила упомянутую церемонию в зрелище, далеко превосходившее своей роскошью триумфальное шествие; достаточно было просто рассказать о нем во всех подробностях, чтобы пугающий образ Египтянки, как бы в силу сработавшего инстинкта самосохранения, ожил во всех умах.

Супруги пожелали, чтобы церемония имела место в гимнасии Александрии, одном из самых больших зданий города. Там собралась добрая часть населения; на помосте, облицованном серебром, как в день триумфа, теперь были установлены два золотых трона. Клеопатра появилась в одеянии Исиды, в традиционной белой тунике; скорее всего, ее диадема была украшена эмблемой фараонов, священной коброй, а в руке царица держала золотой систр богини.

Римлянин на сей раз отказался от костюма Диониса и даже от туники и греческих сандалий, которые так любил. Он вышел к толпе как триумфатор, задрапированный в пурпурный плащ, с мечом у пояса. Уже сама воинская строгость его наряда показывала, что он намеревается сделать особо важные заявления.

Ниже тронов располагались четыре кресла. Эти места заняли дети Клеопатры: старший, которому должно было исполниться четырнадцать лет и чье сходство с Цезарем становилось все более очевидным; близнецы, недавно отпраздновавшие свой пятый день рождения, и, наконец, самый младший, Птолемей Филадельф, двухлетний.

Мы ничего не знаем о том, как были одеты Цезарион и Клеопатра-Луна. Поскольку старший сын Клеопатры официально считался соправителем матери, он, вероятно, предстал перед собравшимися в традиционном облачении фараонов; что касается его сестры, то она, должно быть, выглядела как любая греческая царевна, ибо ее вид не вызвал никаких комментариев у свидетелей сцены — в отличие от внешнего облика двух младших мальчиков, который поверг всех присутствовавших в полное изумление: маленький Александр, словно персидский царевич, был одет в длинное платье, расшитое пестрыми узорами; его голову покрывал огромный тюрбан, украшенный не менее огромной тиарой и плюмажем из павлиньих перьев. Самого младшего нарядили македонцем: хотя ему исполнилось всего два года, он появился в красном плаще, в маленькой шапочке, традиционной для царевичей из дома Лагидов, в характерных для них мягких сапожках, доходящих до середины икры.

Символика этих одеяний прочитывалась совершенно ясно: каждый из четырех детей был живой эмблемой одной из частей мира, который пока находился под властью Антония, но который римлянин решил оставить им в наследство. Он что, потерял голову? Похоже, что так; вот он берет слово и произносит длинную речь, в которой объясняет — по-гречески — суть своего плана.

Он вкладывает в эту речь весь свой темперамент, всю силу убеждения; и людям уже кажется, что они вновь видят перед собой великого политического хищника, который, когда Цезарь отсутствовал, умел на протяжении многих месяцев крепко держать в кулаке Рим, Италию, Галлию; впрочем, и проект, который он сейчас излагает жителям Александрии, есть не что иное, как давешний план покойного диктатора: Антоний хочет основать династическую империю, достаточно прочную, чтобы она могла объединить в одно целое мозаичные разнородные элементы — народы и языки, — которые, занимая пространство от Македонии до Ливии, от Каспийского до Красного моря, от Персии до Нубии, вместе составляют ту подвижную и расплывчатую общность, что с незапамятных времен принято именовать Востоком.