По колено в крови. Откровения эсэсовца - читать онлайн книгу. Автор: Гюнтер Фляйшман cтр.№ 102

Однажды Вячеслав задал нам такой вопрос:

— А вы нас не пристрелите, если мы перекурим?

Нам было в высшей степени наплевать на то, курящие они или нет, лишь бы работа не стояла. Наш старший конвойный ответил:

— Нет, можете курить. Не пристрелим.

— Тогда угостите нас сигареткой, — попросил Юрик. Во время перерыва на обед мы разговорились. Надо

сказать, оба оказались довольно занятными людьми и меньше всего напоминали «недочеловеков» вопреки утверждениям нашей пропаганды. Нельзя сказать, что мы сдружились за эти несколько дней, но мне удалось узнать, что у обоих в Советском Союзе остались семьи, они рассказали нам о них.

Потом, когда наш старший выписался из госпиталя, на его должность назначили меня. И я позаимствованными из госпитальной столовой картофельными оладьями и хлебом потихоньку прикармливал Вячеслава и Юрика. Другие конвойные тоже следовали моему примеру. Еды в госпитале было вдоволь, бывало и не все доедалось, а пленных кормили весьма скудно.

В середине мая мы, прибыв, как обычно, на автобусе, стали дожидаться доставки наших пленных. Подъехал грузовик, но из кузова стали выбираться не русские военнопленные, а группа изможденных людей в арестантской одежде в сине-серую полоску с шестиконечной звездой на груди. Старший конвойный СС, который доставил пленных, передал мне, что они прибыли из лагеря в Треблинке и что я наделен полномочиями открывать по ним огонь в случае малейшего неповиновения или отказа работать, а также при попытке к бегству. Едва транспорт отбыл, как мы с нашими товарищами переглянулись. Одни были изумлены ничуть не меньше меня, другие же восприняли все как само собой разумеющееся, не выказав ни малейшего удивления.

И в течение нескольких следующих дней в мое распоряжение ежедневно поступало 14 человек заключенных концентрационного лагеря в Треблинке, причем каждый раз в группе было один-два новых человека. Я не находил объяснения тому, почему их постоянно заменяли, но вышло так, что к концу недели состав группы полностью обновился.

Не могу понять, почему мне тогда в связи с этим ничего не пришло в голову. Наш госпиталь для выздоравливающих раненых располагался в 20 километрах от Треблинки, и в мои обязанности входила охрана заключенных-евреев оттуда на период их использования на работах. Мне неизвестны случаи, чтобы заключенных ликвидировали где-нибудь по пути в лагерь по завершении рабочего дня. Мои товарищи конвоиры относились к заключенным-евреям точно так же, как и к военнопленным русским. Мы приносили им картофельные оладьи и хлеб. Мы не знали, что подобные вещи запрещены, но никто нам об этом не обмолвился.

Не знаю, какова была судьба заключенных, которых мне довелось охранять во время работ в Гусвеке. Надо сказать, я предпочитал не вступать с ними в контакт, поскольку они считались злейшими врагами рейха. Поневоле отбросишь в сторону личные предпочтения, если они идут вразрез с тем, что предписано тебе властными структурами. Но мои товарищи-охранники никогда не допускали жестокого отношения к заключенным-евреям, позволяя им отдыхать и не вмешиваясь в их работу.

В июне меня решили выписать, несмотря на то что мне пока что трудно было сгибаться и поднимать тяжести. Врачи сочли меня ограниченно фронтопригодным. Скорее, «тылопригодным». И вот 50 или 60 человек таких же, как я, посадили в автобусы и привезли на железнодорожную станцию Венгрув. Оттуда отправлялся состав, доставивший нас в запасной батальон в Плауэн, куда потом на двое суток ко мне приехали родители, поскольку теперь я служил на территории Германии.

20 июня 1943 года началась моя служба в запасном батальоне, где мы целыми днями занимались строевой и другой подготовкой. Нам было сказано, что большинство снова вернется на Восточный фронт. 3, 5, 6-й и 7-й полки СС отчаянно нуждались в пополнении личным составом. Я провел несколько недель с солдатами, которых собирались перебросить в Советский Союз, где предполагалось включить их в состав 5-го полка СС.

В августе дошла очередь и до меня. Но я получил назначение во 2-й полк связи, дислоцированный в Паде-Кале во Франции. Где по счастливому стечению обстоятельств служил и мой давний друг Фриц Крендл.

Я прибыл в Кале в середине августа. Мне было поручено заниматься перехватом радиосообщений противника, находившегося по ту сторону пролива Ла-Манш. Вторжение союзников было делом решенным, поэтому ОКХ и ОКВ считали, что главным пунктом высадки станет район Кале, поскольку именно в этом месте Ла-Манш наиболее узкий.

Странно было заниматься прослушиванием британских радиопередач. Я перехватывал сообщения, передаваемые Би-би-си для групп французского Сопротивления, речи Черчилля, массу хорошей музыки, но среди этой массы не было ничего, что хотя бы отдаленно указывало на возможность высадки союзников на побережье Франции.

Большинство солдат и офицеров 2-го полка СС составляли те, кто прошел Восточный фронт, личный состав продолжал возвращаться оттуда, и поговаривали о возвращении в Россию, как только в полку завершится пополнение личным составом и отдых.

В конце сентября мы встретились в Фрицем Крендлом. Он хвастал, что, мол, служба у него не бей лежачего, и что Алум по-прежнему сражается в рядах 5-го полка СС, и что Акерман погиб на Кавказе.

В Кале на самом деле служба была отнюдь не тяжелой. Я занимался установкой антенн и радиооборудования, нес караульную службу на вышках и крышах домов. Мы с Крендлом старались как можно больше времени проводить вместе.

К Рождеству мне дали двухнедельный отпуск, и я съездил в Лейпциг, где встретился с родителями. Выехал я из Кале 23 декабря, вернуться обратно предстояло 5 января 1944 года.

Германия вообще и Лейпциг в частности произвели на меня гнетущее впечатление. Хоть мне постоянно приходилось слышать об авианалетах союзников, но я не мог представить себе в полной мере их последствий, пока не увидел все собственными глазами. И люди переменились. Не осталось ничего от безудержного оптимизма прежних лет. Большинство населения было целиком поглощено работой и тем, как выжить в условиях войны и, надо сказать, стоически относилось к трудностям.

Родители тяжело переживали гибель моих братьев, и когда мы в канун Рождества сидели в номере лейпцигской гостиницы, меня не покидало ощущение отчужденности. Даже в такой день, даже накануне праздника Рождества наши разговоры вертелись вокруг творимых в отношении евреев зверств, лагерей смерти и рабского труда. Конечно же, и до моих родителей доходили различные слухи. И хотя мне самому пришлось охранять заключенных из лагеря Треблинка, до разговора с родителями я не представлял себе масштабов использования рабского труда в рейхе.

Отец с большим уважением отнесся к моему рассказу о службе при генерале Роммеле и рассказал, что фельдмаршал не скрывал своего скептического отношения к Гитлеру. Я, правда, несколько растерялся, услышав из уст отца подобные вещи, но поверил его словам. Я испытывал глубокое уважение к герру генералу, но ведь Гитлер был фюрером, высшим руководящим лицом страны. Роль герра генерала в танковых войсках явно недооценивалась в определенных кругах. Только СС, считавшиеся элитой вооруженных сил, решали все. В силу принадлежности к этим формированиям я, невзирая даже на то, что стоял на самом низу иерархии, обязан был разделять их взгляды и принципы. Но это отнюдь не означало, что высказываемые герром генералом идеи были для меня пустым звуком. Одним словом, в тот предрождественский вечер мне выпало узнать весьма любопытные вещи. По словам отца, герр генерал заявил ни много ни мало, что победы фатерланду невидать. Лично я отказывался принять подобную точку зрения, поскольку твердо верил, вероятно, даже тверже, чем следовало, что мой личный вклад в эту войну, как и вклад моих товарищей, несомненно, окажет положительное влияние. И в то же время, хотя я ничего подобного вслух высказать не решался, оценка войны герра генерала значила для меня куда больше. В конце концов, Роммель был фронтовиком и фельдмаршалом. Гитлер же сумел дослужиться в Первую мировую войну лишь до чина ефрейтора. Я всецело доверял военному опыту герра генерала, считая его куда более обширным и глубоким, нежели таковой Гитлера. Роммель воевал на передовой и, по моему мнению, реально оценивал ситуацию. Фюрер же следил за ней из бетонного бункера, и вся поступавшая туда информация миновала сначала его адъютантов, а потом и штабистов, которые и принимали все важные решения за него.