Старомодная манера ухаживать - читать онлайн книгу. Автор: Михайло Пантич cтр.№ 30

Эти вечные проблемы прошлого! Конечно, как только воспоминания наваливаются, Косара старается отогнать страх, думая о чем-нибудь прекрасном, и почему-то у нее появляется ощущение ошибки. Все годы, проведенные с Владимиром, кажутся ей потраченными зря. Да, мысль иногда может многое, но ею ничего нельзя восполнить, мысль о близости это только мысль, а не близость.

В близости не нужны мысли.

А какая это была романтика, достойная старинных легенд о любви. Небывалая и неповторимая, единственная навеки. Она и он. Как он проник во все ее существо, как увлек ее… или она его увлекла, неважно, в такой любви всё — узнавание, встреча взглядов. Она ощущала себя так, словно ей вкололи анестезию, и даже не поняла, как Владимир незаметно стал каждой ее мыслью. Перед тем, как все началось, она лечилась от своих прошлых неудачных отношений мечтой о том, как однажды, откуда-то издалека, должен появиться тот, от которого задрожат ее колени и забьется сердце, если любовь еще в нем жива. Какое заблуждение! Владимир жил рядом с ней несколько лет, а она едва его замечала и долгое время видела в нем лишь того, кто по стечению обстоятельств каждый день оказывался в ее поле зрения. Когда-то они работали на одном этаже, и поначалу все эти истории об офисной любви между дипломированными экономистами казались ей глупыми и не привлекали, ее занимали дальние дали. А Владимир смотрел на Косару целыми днями, и всякий раз, где бы они ни были — в лифте, в вестибюле, при входе — ее ждал его взгляд. Он все смотрел, не говоря ни слова. Поначалу этот взгляд был не особенно приятный, даже холодящий, а со временем становился все более неизбежным, обязывающим, и когда однажды, встретившись с Владимиром в коридоре, она набралась смелости спросить у него, почему он так настойчиво смотрит, он ответил: «Люблю. И этого мне достаточно. Поэтому смотрю».

И как только он это произнес, она поняла, что сейчас все не закончится, просто не может закончиться. То мгновение удовлетворенности однажды должно перерасти в желание. И ее, и его желание. Так и вышло. Она стала желать его, он стал частью ее досуга, и она ловила себя на размышлениях о том, хочет ли она его видеть. Любовь открылась, очень просто — открылась, любовь существует как постоянная латентность, как неизреченность, и эта латентность никогда не меняется, она независима от желаний, независима от воплощения. Она всегда здесь, как постоянная, обещающая возможность, как что-то, что может произойти уже в следующее мгновение, или точно так же — не произойти никогда. А с ней, после прошлых травмирующих отношений, это все-таки произошло. Не стоит забывать и следующее: есть кое-что похуже, чем невоплощенность, кое-что ужаснее, это — иссякание, конец. И это тоже случилось с Косарой. В сущности, это сейчас с ней и происходит.

Сейчас, когда прошли годы — кажется ей во время борьбы с бессонницей, — когда любовь прошла и иссякла, она не может объяснить себе, как и почему все это случилось между ними, и от того, что никто в мире не может этого объяснить, ей нисколько не легче. Она злится на себя, возможно, из-за того, что была недостаточно умна или что была слишком умна, не важно. Правда, ей приятнее было бы второе, каждый себя считает умнее всех, но в делах сердечных ум далеко не советчик. И правда, кому, кроме Бога, может быть известна причина любви: кого-то только увидишь и уже его любишь, любишь навсегда, той слепой любовью, которая не ищет причин. А кого-то, кажется, знаешь так давно, как самого себя, и ничего: от него одни переживания. В чем здесь причина, в чем? — спрашивала себя Косара каждый раз, оставаясь одна, как и этим вечером, когда ждала, что он вернется, и она, с трудом собравшись с духом, скажет ему наконец, что все кончено и так больше продолжаться не может.

В чем причина? Стечение обстоятельств? Глупый ответ. Может быть, наше превратное понимание, наше эгоистичное желание, чтобы вещи были такими, какими мы их хотим видеть, а не такими, какие они на самом деле. Да и это объяснение слишком путаное.

Лучше всего было бы уехать куда-то, где-то затеряться, уединиться — будто бы сейчас она недостаточно одинока — и решиться; люди никогда не прекращают движения. Но в этом нет спасения, не только потому, что она знает, что никакое путешествие ее не изменит, не заставит ее лучше увидеть себя со стороны в истории, в которой она живет последнее время — влюбленные всегда живут в какой-то истории, истории ожидания, истории осуществления, истории бросания или брошенности — все это какие-то истории, а этим путешествием она еще раз лишь подтвердила бы пережитое ею, но злость стала бы еще сильнее. На кой черт ей это путешествие — через два новобелградских дома от них живет ведьма, которая временами представляется Косаре подругой, а когда остается одна, колет иглы в сердце тряпичной куклы. Однажды она попросила Косару дать ей на память прядь волос: «У тебя превосходные косы, такие черные, даже в нашем возрасте. Теперь я понимаю, почему тебя зовут Косара, — сказала она, добавив, что всегда хотела иметь такие, но что поделаешь, гены, она начала седеть в двадцать лет, — и теперь я седая, как ведьма, если бы не красилась, выглядела бы старухой». «Да ты и есть старуха», — подумала Косара про себя, но взяла ножницы, отрезала прядь и дала ведьме, и уже в следующее мгновение догадалась, что та собирается сделать из этой пряди парик для тряпичной куклы с ее именем.

А Владимир — его она непременно застала бы у ведьмы в квартире, если бы зашла к ней случайно, о чем ей невыносимо подумать, — Владимир крестился в пятьдесят. Не как Косара, когда и должно креститься, а как человек в преддверии старости, как немолодой человек, который с годами начинает думать о смерти каждый день, каждую ночь перед сном, одной-единственной частичкой самосознания, свойственного всем людям в этом возрасте. Так же и он перед сном, как бы сильно ни устал, сначала думает о смерти, вздрагивает и после этого кое-как засыпает. «Я не думаю о Боге, — говорил Владимир, — Бог далеко, и дел у него слишком много, как и у меня, и у него нет на меня времени». Но крещение… «Почему бы и нет, нужно креститься на всякий случай, может все-таки существует все это, эта жизнь после смерти, а?» Кроме того, он продолжал убеждать себя в том, во что не верил, и никто из нас не верит — в собственный конец. В конец других — да. Но в свой — ни за что и никогда. Тем не менее, он, сам будучи бесспорным кандидатом на смерть, продолжал быть ребенком. «От моих решений на работе зависит столько людей, а внутри себя я по-прежнему растерянный мальчик, очень чувствительный, я занимаю ответственную должность, спасаю мир от нищеты, но все представляю, как сейчас в класс войдет учитель математики и строгим глубоким голосом скажет: садитесь, сегодня у нас экзамен. Эти уравнения решения не имеют, лучше я приму крещение». И он крестился, потом собрал друзей отметить, и этим все закончилось. Священник ничего не спрашивал, он за свою жизнь всякого повидал, в церковь кто только ни приходит, и нет ничего удивительного в том, что бывшие дети новобелградских офицеров — отец Владимира был полковник — в старости крестятся вместе со своими внуками, Новый Белград полон таких историй.

Каждый в итоге находит какое-то решение. Кто-то крестится в пятьдесят, кто-то делает тряпичных кукол и обезглавливает куриц в квартире на десятом этаже, а потом ночью тайком развеивает перья на террасе. Только Косара молчит в темноте и думает о своей жизни, злая на себя, в ожидании, что Владимир откуда-нибудь вернется. «Только бы он не был там», — но она знает, что он там, это так долго уже продолжается, что Косара уверена: в другом доме, у ведьмы-подруги, у него есть все: и бритвенные принадлежности, и тапочки, и пижама. Она знает его слишком хорошо, лучше, чем себя, в совместной жизни мы перенимаем мысли и фразы того, с кем делим постель. Когда он войдет, он будет пахнуть кем-то другим, близким ему. «Нет, главное не жалеть себя, этого я себе не смогу простить. У меня всегда было стремление жалеть себя. Ужас. Меня всегда привлекало то, что меня проглатывает и уничтожает, я всегда стремилась к тому, что причиняет мне сильнейшую боль, и не умела от этого защититься, словно боль — это единственное подлинное чувство, которое мной полностью владеет», — думает Косара. И она думает о том, что ее существование наиболее подлинно лишь тогда, когда она испытывает непонимание и боль. «Зачем мне все это?» — спрашивает она себя в злости, которую не может обуздать. Нужно встать, надеть туфли и уйти, не раздумывая, выйти из этой комнаты прямо в мир, удалиться вот так, без оглядки, и пусть все само собой разрешится. Нужно войти в границы времени, предаться ему, как воде, как когда-то она впервые прыгнула в воду и поплыла, где-то в Макарской, на профсоюзном отдыхе с отцом, Милутином, много лет назад: бултых! — нырнуть и поплыть. Но нет. Она осталась ждать, свернувшись под одеялом, понимая, что ни любовь, если бы она была, ни мысль о чем-то приятном, не могли бы здесь ничем помочь. Она догадывается, что нехватка любви, равно как и ее переизбыток всегда приводят к непониманию, она знает это, травмированная и, как бы сказала одна ее подруга (настоящая подруга, к счастью, у нее есть несколько настоящих, дорогих ей людей), получающая удовольствие от падения. Такая она и есть, постоянно жаждет падения, хоть и знает, что ни злость, ни боль, ни непонимание, ни жалость к себе не могут принести ей ничего хорошего, лишь каждый день пожирают ее.