Аденауэр. Отец новой Германии - читать онлайн книгу. Автор: Чарлз Уильямс cтр.№ 32

Особенно много конфликтов возникало на почве жилищного вопроса. Английские семьи обычно располагались во временно реквизированных помещениях особняков или больших квартир. Их хозяева при этом либо выселялись, либо «уплотнялись». Это само по себе не вызывало восторга с их стороны, но хуже того: аккуратные немки просто-таки не могли вынести, как жильцы обращаются с их мебелью и кухонной утварью. «Бюро но делам оккупации» было буквально завалено жалобами на вандализм оккупантов и членов их семей. Что касается солдат, то они просто изнывали от безделья, и это соответственно сказывалось на нравах. «Эти зеленые юнцы напиваются до посинения», — для Корбетт Эшби, присланной из Лондона инспектировать медсанчасть гарнизона, это было самое яркое впечатление. Угрожающие размеры приняла проституция. Были и чрезвычайные происшествия: то чиновник оккупационной администрации зарезал любовницу-немку, то офицер ни с того ни с сего открыл огонь по группе ребят, один из которых был смертельно ранен, а в мае 1921 года один прохожий, немец, который попытался разнять дерущихся парней, попал под арест за «нападение на сына сержанта британской армии».

Единственным выходом было по возможности изолировать английскую колонию от населения. С одобрения английских властей Аденауэр начал строительство специального военного городка, куда предполагалось заселить семьи офицеров гарнизона и чиновников оккупационной администрации. Решение не вызвало со стороны кёльнцев особого восторга: к тому времени в городе было около двенадцати тысяч бездомных, и многие говорили, что жилище надо строить именно для них, а не для оккупантов. Кстати сказать, примерно две с половиной тысячи британских военнослужащих, подлежавших демобилизации, объявили о своем решении остаться в Кёльне и не возвращаться на родину, и это тоже создало определенную проблему. Наконец, появилась еще одна странная категория населения — англизированные репатрианты. Речь шла о тех, кто провел несколько лет в английском плену и, общаясь с англичанами, успел за это время даже подзабыть родной язык; во всяком случае, эти репатрианты, образовавшие в Кёльне своеобразное землячество, разговаривали между собой исключительно по-английски и в основном о том, как там было и что там сейчас «дома», то есть в Великобритании. Между ними и местными патриотами тоже возникали конфликты, и бургомистру приходилось ими заниматься.

Ухудшились его отношения с местными социал-демократами. Когда до тех дошли слухи об условиях, которые Аденауэр выставил при обсуждении своей кандидатуры на канцлерство, особенно о его требовании отменить восьмичасовой рабочий день, это вызвало бурю возмущения. Профсоюз трамвайщиков охарактеризовал высказывания Аденауэра как «объявление войны германскому пролетариату», социал-демократическая фракция в городском собрании потребовала от бургомистра объяснений. Аденауэр счел, что лучший вид обороны — это наступление: трамвайщики, заявил он, проявили недисциплинированность; они городские служащие, он их непосредственный начальник, они должны были прийти к нему и обсудить беспокоящие их проблемы, а не заниматься демагогией. Что касается удлинения рабочего дня, то как иначе Германия сможет выплатить репарации? По его словам, «германский рабочий класс заинтересован прежде всего в том, чтобы была сама Германия», и ради нее должен пойти на временную модификацию пункта о восьмичасовом рабочем дне.

1919–1923 годы были для Кёльна периодом строительного бума. Быстрыми темпами претворялась в жизнь программа, которую бургомистр разработал вместе с архитектором Шумахером: университет, музыкальная школа, внутреннее городское кольцо, выставочный комплекс в Дейце, новый порт в пригороде Кёльна Ниле. Заложен был «зеленый пояс» — предмет особой гордости Аденауэра. Приток инвестиций способствовал созданию новых промышленных предприятий и расширению уже существующих.

Чтобы обеспечить финансовые вливания в регион, Аденауэр всячески обхаживал рейнских промышленных баронов: Клекнера, Тиссена, ну и, конечно, старого своего спонсора Луиса Хагена. Он даже рискнул пойти на тесный контакт с такой, мягко говоря, неоднозначной фигурой, как Гуго Стиннес. Выше уже упоминалось о нетактичном поведении этого магната на конференции в Спа. Его репутация еще раньше была подмочена откровенными призывами к широким аннексиям бельгийской территории, с которыми он громогласно выступал во время войны. Однако Аденауэра привлекала идея интеграции угольной и сталелитейной промышленности Рура, Саара, Люксембурга, Бельгии и восточной Франции, которую также пропагандировал Стиннес (из всех его идей эта была действительно, пожалуй, наименее безумная). Кёльн оказывался как бы естественным центром такого объединения, и это объясняет интерес его бургомистра к подобного рода планам. Для социал-демократов это была еще одна причина для атак на Аденауэра: Стиннес был в их представлении настоящим исчадием ада, чем-то вроде воплощения мирового зла.

Впрочем, несмотря на все обхаживания олигархов, денег не хватало, особенно если учесть набиравшую теми инфляцию. Финансовые проблемы города обострились в результате проведенной в конце войны налоговой реформы. Новая система переносила центр тяжести с косвенных на прямые налоги, причем ставки их определял центр, и туда же поступала вся собранная денежная масса. Из этого централизованного фонда, составлявшего примерно 60% всех налоговых поступлений, шло затем финансирование отдельных земель и общин. Явные недостатки системы состояли в том,, что она вела к бесконечным спорам между центром и регионами о том, сколько кому выделить, а кроме того, поскольку квоты каждый год определялись заново, никто не мог быть уверен в стабильности своего бюджета.

Для рейнландцев инфляция на первых порах обернулась известными преимуществами: к ним хлынул поток визитеров из-за рубежа, которые спешили обменять свои деньги на марки и скупали на них местные товары. Курс обмена был для них выгоден, рост цен слегка отставал от темпа инфляции, и они делали на этих операциях неплохой гешефт. Местный бюджет, в свою очередь, пополнялся за счет налога с продаж. Разумеется, приток зарубежных покупателей зависел от колебаний курса марки; в общем, она падала (в июле 1921 года за доллар давали 76,6 марки, к январе — уже 191,8), но были и периоды, когда падение приостанавливалось и марка на время даже «тяжелела». В ноябре, когда был зафиксирован самый низкий ее курс, Кёльн подвергся настоящему нашествию голландцев, бельгийцев и датчан, которые буквально сметали все с полок. Власти с согласия Верховного комиссариата ввели ограничения на отпуск иностранцам продовольственных товаров и одежды, чтобы предотвратить дефицит или скачкообразный рост цен, но эта мера имела и обратную сторону: уменьшились поступления от налога с продаж.

Поступлений от таможенных сборов не было вовсе; таможня всегда подчинялась центральной власти, но на оккупированной территории ее юрисдикция не действовала. Дефицит местного бюджета теоретически должен был покрываться займами от Рейхсбанка, но никогда нельзя было сказать наверняка, когда поступят субсидии из центра, в каком количестве и поступят ли вообще. Именно финансовые проблемы города побудили Аденауэра выступить со своей первой отчетливо антипрусской речью. Объясняя депутатам городского собрания причины плачевного состояния городского бюджета, он заявил, в частности: «Пруссия планирует новое наступление на финансы общин. Что она сделала? Она отдала рейху все железные дороги — отрасль весьма прибыльную, зато оставила за собой обязательство платить за них их долги. А чтобы их заплатить, она повысила в свою пользу процент отчисления от подоходного налога». В результате, продолжал Аденауэр, ему нечем оплачивать жилищное строительство, и вообще существующую систему финансовых отношений между Берлином и регионами «нельзя далее терпеть». «Самое лучшее в нынешних условиях — это купить имение и стать прусским помещиком», — съязвил он под конец. В устах председателя Государственного совета Пруссии это была весьма смелая шутка.