Аденауэр. Отец новой Германии - читать онлайн книгу. Автор: Чарлз Уильямс cтр.№ 107

Пфлейдерер озвучил то, о чем уже давно говорили социал-демократы, и уже поэтому можно было быть уверенным, что большинство свободных демократов его не поддержат, так что у Аденауэра вроде бы и не было особых поводов для волнения: мало ли что может наговорить какой-то одиночка. Однако это было не совсем так, и такой искушенный политик, как Аденауэр, вскоре понял, что речь Пфлейдерера — это часть направленной против него политической интриги. Понял и был вне себя от ярости. О чем шла речь?

В первом ряду тех, кто собрался послушать Пфлейдерера, восседал Рейнхольд Мейер — лидер СвДП в Баден-Вюртемберге. Он имел заслуженную репутацию амбициозного и ловкого политика; говорили, что если кто и сможет перехитрить старую лису Аденауэра, то это, конечно, будет Мейер. В своей земле он, не будучи представителем самой крупной фракции в ландтаге, сумел стать главой правительства, сформировав его на базе широкой коалиции СвДП, СДПГ, Немецкой партии и «Союза лишенных родины и нрав» (организации правого толка, объединявшей переселенцев с земель по ту сторону линии Одер — Нейсе и лиц, подвергшихся денацификации). ХДС в этой земле оказался в оппозиции.

Можно спросить: какую роль этот провинциальный политик и его правительство могли сыграть в общегерманских дебатах по поводу Боннского и Парижского договоров? Дело в том, что в верхней палате парламента ФРГ голоса представителей земель распределялись почти поровну между сторонниками правительства и оппозицией; позиция делегации от Баден-Вюртемберга становилась в этих условиях решающей — именно ее голоса могли определить то или иное решение бундесрата по крайней мере до очередных выборов в ландтаг какой-либо из земель. Правительство попыталось в этих условиях ограничить прерогативы верхней палаты: мол, она по конституции не должна вторгаться в вопросы внешней политики и в применении к данным договорам может обсуждать только несколько второстепенных статей, касающихся внесения изменений во внутреннее законодательство в соответствии с новым международным статусом республики. Однако бундесрат отверг эту аргументацию, постановив, что будет обсуждать оба договора в целом. Судьба договоров оказывалась, таким образом, в зависимости от позиции делегации Баден-Вюртемберга, а это значило — от Рейнхольда Мейера, чье присутствие при еретических разглагольствованиях Пфлейдерера было своеобразным сигналом Аденауэру: баден-вюртембергский курфюрст понимает свою роль и готов бросить вызов.

Ярость Аденауэра, когда он, в свою очередь, понял уязвимость своей позиции, была, таким образом, вполне объяснима. Как обычно, он вылил свои эмоции на других: почему никто в кабинете и в правлении ХДС не разгадал раньше замысла Мейера, почему не приняли мер к нейтрализации? Пошли в ход разного рода жупелы: мол, если начнутся переговоры между четырьмя державами, то это неминуемо приведет к тому, что будет достигнуто соглашение через голову немцев и против их интересов; в Великобритании-де растут настроения в пользу нейтрализации Германии, во Франции закатывается звезда Шумана, Соединенные Штаты дрейфуют в сторону изоляционизма и т.д. Когда Франсуа-Понсе отозвался об этих и подобных пассажах Аденауэра как о «нагнетании истерии» и «войне с призраками», раздражение канцлера уже вообще вышло из берегов.

Тут взорвалась вторая бомба, потенциально даже более опасная для скорого прохождения договоров. Мятеж начался в самом бундестаге и даже в самой фракции ХДС/ХСС. Когда на заседании кабинета 10 июня Аденауэр заявил, что дает парламентским комитетам четыре недели для анализа текстов договоров и выработки заключений по ним, и ни днем больше, завершив свое ценное указание риторическим вопросом: «А что они могут вообще сказать там, в этих комитетах?» — то присутствовавший при этом руководитель фракции ХДС/ХСС Брентано ответил вопросом на вопрос: «А вы что, считаете парламент пятым колесом в телеге?» Сказано это было достаточно резко, Аденауэр к такому не привык. Начали ворчать и те, кого канцлер считал своими верными паладинами, — председатель бундестага Герман Элерс, его заместитель Ойген Герстенмайер, Роберт Тильман. Особенно недовольно было протестантское крыло ХДС; это недовольство подпитывалось активной кампанией внепарламентской оппозиции, которую возглавлял неутомимый Мартин Нимеллер.

С французской стороны вместо ожидаемой помощи — тоже одни неприятности. Тамошнее правительство вдруг начало требовать скорейшего созыва конференции четырех держав. Собственно, расчет был на то, что такая конференция быстро обнаружит полную невозможность соглашения, зайдет в тупик и это, по мнению французских лидеров, поможет убедить колеблющихся в том, что альтернативы договорам нет, и для ратификации удастся, таким образом, наскрести необходимое большинство в Национальном собрании. В общем, фон Эккардт правильно охарактеризовал ситуацию в парламентских кругах обеих стран: «Никто не хочет брать на себя ответственность за упущенную возможность воссоединения».

Не хотел этого и сам Аденауэр. В создавшихся условиях выступать открыто против конференции четырех держав было бы политическим самоубийством. Самым тактически верным было, напротив, требовать ее созыва, но на определенных условиях. Поэтому в разговоре с Киркпатриком, который состоялся 13 июня, канцлер заявил, что он целиком и полностью за конференцию «четверки». Переводивший беседу Бланкенхорн отметил в своем дневнике, что его босс попросил даже как-то усилить эту формулировку в переложении на английский язык. Вместе с тем следует предварительно прояснить конкретные вопросы, на которые должны будут искать ответы участники конференции. Кроме того, по словам Аденауэра, в записи того же Бланкенхорна, «было бы неразумно закончить стадию обмена нотами раньше, чем через шесть — восемь недель, до того, как завершится процесс ратификации». Другими словами, позиция Аденауэра была ясна: вначале протолкнуть договоры через парламент Западной Германией, а лишь потом соглашаться на конференцию «большой четверки».

Оставалась, однако, третья бомба. Еще 31 января 1952 года, когда договоры еще не были подписаны и даже не готовы к подписанию, социал-демократы обратились в федеральный Конституционный суд с иском, где требовали признать несовместимость обоих документов с положениями Основного закона. Это был неглупый ход, рассчитанный на использование специфики этого несколько странного органа государственной власти, в котором места делились так, чтобы обеспечить некий баланс между ведущими политическими силами. Суд состоял из двух присутствий, или «Сенатов», один из которых в обиходе получил название «красного», поскольку его председателем был ставленник СДПГ, а другой — «черного» (там председательствовал ставленник христианских демократов), причем проблемы конституционного права находились в компетенции «красного Сената», что, по мысли авторов жалобы, должно было обеспечить вынесение вердикта, благоприятного для оппозиции.

Аденауэр еще на заседании кабинета 22 апреля, до подписания договоров, выразил свою озабоченность возможностью такого вердикта и вероятными его политическими последствиями: «Судьба немецкого народа зависит от девяти — двенадцати человек, причем не ответственных перед парламентом». Здесь он, как видим, все-таки вспомнил о парламенте как главном источнике политической мудрости, правда, лишь для того, чтобы противопоставить его институту, который вызывал в нем еще меньше симпатий. Пока имелась перспектива быстрой ратификации договоров, угрозу со стороны Конституционного суда, вернее, «красного Сената» можно было игнорировать: судебная машина работала медленно, а приговор постфактум не много бы значил. Однако к июню, когда дело с ратификацией затягивалось, а «красный Сенат» вот-вот должен был обнародовать свое решение, эта угроза стала актуальной.