Тогда в первый раз мелькнула у Арсения мысль: «А не слишком ли большую власть забрала надо мной Настя? Не слишком ли часто я иду у нее на поводу?»
Получается, что он, Арсений, по примеру Насти, всех прощает. Даже тех, кому прощения быть не может… И помогает своим врагам. Ирине Егоровне, например… Ведь он ее, по сути, пытается спасти… И пусть делает это не по собственному желанию, а по просьбе Насти, но… Раз помогает – значит, прощает ее…
Семья, размышлял Арсений, – тоже своего рода государство. Кто-то один в паре – власть. Правит семьей. Руководит ею…
А второй из пары – народ. Он подчиняется, даже если сам не осознает этого. А когда вдруг понимает, что на самом деле находится в подчинении, невольно начинает задумываться о революции…
Да, революции всегда начинаются с того, что народ начинает размышлять о своем положении…
Как советский народ, которому всего несколько лет назад разрешили думать о власти и о собственном месте в жизни… И люди задумались и заговорили всерьез, и из-за этого в воздухе в Москве носится предчувствие революции…
Вызреет ли эта революция?
И произойдет ли революция в их семье? Изменится ли власть – и в гигантском Союзе, и в маленьком государстве, состоящем из Арсения, Насти и Николеньки?
Будет ли бунт? И удастся ли он? Или власть пресечет попытку бунта в корне?
Или, может, все кончится распадом? И Настя с Арсением разбегутся в разные стороны? И их семья – та же держава! – рассыплется?
Ведь идет же к своему распаду великий Советский Союз…
Об этом осенью девяностого года размышлял Арсений. Он считал себя тогда очень одиноким. Работа, а потом – дом… И на работе не задержаться, с коллегами не попить – не потолковать: надо бежать в садик забирать ребенка – Настя все вечера у матери… А Арсению приходится выполнять роль няньки…
Да еще быт дурацкий засасывал. Засасывал, словно хищный цветок.
Почти все хозяйство было на нем. И главной проблемой стали магазины – потому что от «мидовского» распределителя Настю после гибели Эжена с превеликим удовольствием открепили.
А в обычных магазинах не было ничего.
Куриными яйцами, к примеру, торговали прямо с грузовиков. Выстраивалась очередь часа на три. Если вдруг выбрасывали подсолнечное масло – давали по литру в руки, народ стоял часа по четыре.
Вареную колбасу перестали есть даже дворовые кошки. Говорили, что ее делают из туалетной бумаги – впрочем, туалетной бумаги тоже в продаже не было.
Водку давали по талонам. Сыра и сливочного масла не достанешь нигде, ни за какие деньги. За разливным молоком, чтобы Коленьке сварить кашку, Арсений ходил в полседьмого утра в бочку, привозимую к кинотеатру «Новороссийск» из подмосковного совхоза – опять-таки выстаивал очередищу…
Одно спасало – на работу, в «Советскую промышленность», привозили заказы. Привозили и к Насте, в ее издательство, и к болеющей теще – из ее министерства. Ирина Егоровна почти не ела – большую часть продуктов отдавала дочери. Благодаря заказам семья разживалась костистым мясом. А иногда, если очень повезет, даже синюшной курицей, шпротами или консервированным лососем.
Иногда Арсений нахально шел через подсобку к директору продуктового магазина. Демонстрировал бордовое удостоверение с золотыми буквами «Советская промышленность» и требовал «любой еды». Ему формировали «заказ»: творог, кефир, рис, селедку в оберточной бумаге…
В общем – жили. Пока – жили. И надеялись – неизвестно на что…
* * *
…А однажды, уже в начале октября девяностого, Настя вернулась по обыкновению поздно – но донельзя довольная. Рот до ушей.
– Мы спасли ее! – крикнула она с порога.
– Что? Кого? – не понял Арсений.
Он только что уложил сына и, впервые за сегодняшний день, дорвался до машинки. Назавтра надо было сдавать в «Советскую промышленность» статью – о Днепропетровском трубном заводе, перешедшем на аренду.
– У мамы – все хорошо! – ликующе воскликнула Настя. – Мы только что с ней были в Онкоцентре. На осмотре. Все потрясены. Лечащий врач говорит: он никогда ничего подобного не видел…
В сей торжественный момент Арсений скептически хмыкнул. Но Настя была настолько рада, что даже не заметила его скепсиса. Она восторженно продолжала:
– Представляешь, даже кровь у нее – в норме!… И никаких следов метастазов. Нигде!… И опухоль – рассосалась. Понимаешь ты – рассосалась! Никаких следов!…
Сеня был ошарашен.
Он уже свыкся с мыслью о неизбежной смерти Ирины Егоровны. Он считал про себя, что ее безвременная, в сорок три года, гибель окажется справедливым божьим наказанием за все то зло, что она совершила. Он не верил ни в какие чудеса – в том числе и в катрановое лекарство.
Арсений не сомневался, что Ирина Егоровна скоро умрет. И даже порой совсем не по-христиански сожалел, что смерть ее не будет слишком мучительной.
Он до сих пор ненавидел Ирину Егоровну. И ему было за что ее ненавидеть.
И хотя Сеня ловил катранов в Черном море, и подстраховывал Настю в домашнем хозяйстве, и сидел с сыном – все это он делал совсем не для Ирины Егоровны. Он делал это только ради Насти.
Ради Насти, казалось ему, он вообще готов пойти на что угодно.
А по поводу смертельной болезни тещи ему порой приходили в голову соблазнительные мысли…
Скоро Ирина Егоровна умрет. И после ее кончины Настя станет единственной наследницей прекрасной квартиры на Большой Бронной… И, значит, они наконец заживут по-человечески. Придет конец их скитаниям по съемным квартирам, из милости оставленным друзьями, уехавшими за бугор. А ведь Насте в наследство отойдет еще и прекрасная дача… И новая машина Ирины Егоровны – вишневая «девятка»…
При виде сияющего Настиного лица Арсений постарался выдавить улыбку:
– Выздоровела? Ну, поздравляю…
Настя покружилась по комнате, сделала даже несколько «па» – из давно забытых танцев.
– Сеня, Сенечка! Это же твой катран ее спас! Наш катран!
Затормошила его.
– Мы спасли ее, понимаешь? Мы!
– Ну я-то тут при чем? – хмуро ответствовал Арсений.
– Ну, хорошо… Я ее спасла. Я плюс твой катран. И твой дед… Он прав был, твой дедуля, твой Николай Арсеньич!… Ты понимаешь? Его лекарство действительно работает!… Ох, давай поедем в Южнороссийск!… Я хочу на могиле его побывать. Поклониться. Цветов твоему деду принесу, целую охапку. Он ведь, кажется, розы любил?
– Да, – вздохнул Арсений. – Розы.
– Слушай, Сенька, – предложила Настя, – давай водки выпьем! Водка у нас в доме есть?
– Водка-то есть, – усмехнулся Сеня. – А ты уверена, что все это – ну, то, что врачи сказали, – правда? Что это у твоей матушки не временная ремиссия?