Непридуманная история Комсомольской правды - читать онлайн книгу. Автор: Александр Мешков cтр.№ 33

Иногда мы с коллегой, моим новым африканским приятелем Винсентом из Ботсваны, «пыхаем» в подсобке. У него чудесная «дурь». Говорит, что афганская. Ближе к ночи я потихоньку «набирался» остатков алкоголя (некоторые клиенты тупо недопивали), хотя старался пить так, чтобы коллегам не было сильно заметно. Я не ездил к себе домой, на далекую «Домодедовскую». Унылый путь бухого путника в метро претил мне. Слишком далеко. Я благополучно провел дюжину ночей у Дианы, тучной, словно Годзилла, сорокапятилетней гадалки, живущей рядом с рестораном. Мы познакомились, когда я ее обслуживал.

— Плохая энергия от тебя исходит, — сказала она, задумчиво оглядывая меня, проворного, худого халдея. Я не стал объяснять ей, что эта энергия и аромат, излучаемый мною, имеют ботаническое происхождение и приобретены после двух косяков, которые я выкурил в один нос в подсобке.

— Посиди со мной, отдохни, — пригласила она меня, положив свою пухлую, жирную, как оладь, лапу поверх моей костлявой длани.

— Только, если после работы, — многообещающе бормочу я, но, словно загипнотизированный, приземляюсь на стул, пока никого в зале нет.

— На тебе порча. Я сниму ее с тебя бесплатно, — воркует она, щедро подливая мне в бокал «Мартеля». Несомненно, она владеет гипнозом! Или «Мартель» был настоящий. Но я оказался в е чертогах.

Диана была профессиональной, зажиточной чародейкой, гадалкой, экстрасенсом, магом, колдуньей, феей. Череп Йорика на полке в прихожей. Таинственный полумрак. Запах благовоний. Кабинет обшит бордовым плюшем. Естественно — магический шар на столе! Серебряные шандалы. На шее золотой крест, величиной с патриарший. Все пальцы в золотых «болтах».

Я имел неосторожность в первую нашу ночь любви попрать ее, словно Зевс, три-четыре раза (Пьян был как раз настолько, что она мне показалась прекрасной Еленой. Ничего не помню! Не ведал, что творю!). Она теперь думает, что так будет всегда… Наивная, наивная колдунья. Она подливает мне чарку за чаркой.

— Приворотное зелье?

— Гы-гы-гы… Да я тебя и без зелья приворожу!

Знает, что, когда я напьюсь, жирный Змей Плотского Желания моего поднимет свою тяжелую, хмельную, жеребячью голову в сияющей белизне свежих, атласных простыней. И она ненасытно снимала с меня порчу каждую ночь, пока я был официантом, что потом плохо сказывалось на моем внешнем облике и производительности труда. Я терял очарование вместе с остатками мужской мощи. Ох! Если бы не бесконечный источник «Мартеля», не спальня барокко с шелком простыней, не утренний слюнявый поцелуй, не знаю, как бы я пережил эту эпоху. Диана сторонница неестественных, вычурных поз, экспериментов, источала удушающий аромат неведомых благовоний. Наша показушная, драматическая любовная возня напоминала схватку двух немолодых, уставших цирковых борцов, изо всех сил старавшихся не разочаровать публику. А я, похотливых дел самородок, в каком-то тупом отчаянии духовного одиночества, хотел поглубже засадить в морщинистую, волосатую щель Вечности свою непонятную, необъяснимую Вселенскую печаль.

— У меня там началось, но совсем мало… Не бойся… Сейчас ущербная Луна проходит зону Скорпиона….

Диана с плебейской манерностью щеголяет суетливой и бестолковой эрудицией, тараща на меня свои черные, пугающие, избыточно накрашенные глазищи, словно у нее обострилась базедова болезнь:

— Смерть, Саша, это непознаваемое квазибудущее, квазипространство, всепоглощающее несуществительное, высший эсхатологический парадокс нашего замкнутого мозга….

— Если ты бросишь меня, ты не сможешь больше быть с другими женщинами… — угрожает сластолюбивая Диана, убедившая всех и себя в первую очередь в том, что она — потомственная колдунья в десятом поколении.

И Вечность накрывала меня своей бескрайней Йони. Пространство раскорячило свои индиговые гениталии во Времени. Я пил изысканное бухло, я видел сны на африканском языке, я с каннибальским восторгом питался качественной ресторанной жратвой: лобстерами, печенью цесарки, филе ангуса, крокодилами, и по утрам выдавал идеальный в структурном отношении стул, но понял, что не в жратве счастье, и уж не в идеальном стуле — априори. А счастье лично для меня в том, чтобы просыпаться не по звонку, а по желанию тела. И идти на работу с радостью, не спеша, не боясь опоздать и получить за это пиздюлей.

Быть всю жизнь самим собой скучно. Мне хотелось примерить на себе все модели жизни.

Я, как всегда, робко, словно дворовый мальчик, постучался в кабинет главного редактора Сунгоркина. Впрочем, я вообще никогда не врывался к нему по-свойски: вихрем, в грязной обуви, голый, бухой, с бутылкой виски в руке, с чипсами в другой, без стука, с пьяной, грязной бабой. И будучи пьяным, вообще обходил этот кабинет стороной, быстро, в кривую припрыжку, словно раненый лось.

— Говори, — сказал Сунгоркин, не отрываясь от компьютера.

— Фидель Кастро помирает, — я застыл в двери в скорбной позе казака из фильма «Чапаев».

— Чем я могу ему помочь?

— Надо мне ехать срочно на Кубу, пока он живой. Там сейчас революционные настроения. Я учился в мореходном училище с кубинцами. Они мне врать не будут. Я у них остановлюсь, поговорю с простыми кубинцами, а не с журналистами и махровыми коммунистами. Простые кубинцы хотят развитого капитализма, как у нас. Я хочу поговорить напоследок с Фиделем. Я его люблю.

— Поезжай, — сказал он, не отрываясь от экрана монитора. — Только недолго!

В 1970 году я был непутевым курсантом Одесского мореходного училища. Именно там я впервые в жизни встретил настоящих иностранцев. Это были кубинцы. Для меня они были существами, явившимися нам из параллельного мира. У них был другой цвет кожи, говорили они на странном, музыкальном наречии, похожем на быструю румбу. Это были золотые времена разнузданного разгула советско-кубинской дружбы. По радио звучали кубинские песни, на гастролях зажигали кубинские музыканты, в кинотеатрах шли кубинские фильмы (очень даже смелые по тем временам), по телевизору показывали энергичного, подтянутого, стройного, романтичного, бородатого лидера Фиделя Кастро, резко контрастировавшего с нашим сутулым руководством. А нас, курсантов, время от времени отправляли в порт: разгружать корабли со светло-коричневым кубинским тростниковым сахаром. С моими заокеанскими друзьями: Педро, Хорхе, Мариано, Родриго, Энрике и Хулио, мы создали первый кубино-советский ВИА: три гитары, йоника, барабаны, маракасы, тумба, конга, бонго. (Это помогло нам избежать разгрузочных работ, тусклой и нудной учебы и строгого строевого пуританства курсантской жизни.)

Мы разъезжали по городам и весям, играя на танцах, вечерах интернациональной дружбы, распевая ритмичные кубинские колядки и частушки, отплясывая неистовую гуахиру, хабанеру, сальсу. Мы ели одну пищу (макароны по-флотски, сырок «Дружба»), пили одни напитки (компот, вермут и портвейн № 77), имели свой общак, в том числе и из девчат. Мы были безнравственны, озорны и беспечны. Каникулы проводили вместе, играя по вечерам на туристической базе отдыха для иностранных студентов. «Уанта намера», «Ла вамба», «Ке сера». Проводить каникулы дома им было не по карману, а нам по фигу. У нас был легитимный зарубежный репертуар. Музыканты помнят: в те суровые времена все ВИА обязаны были играть только позитивные советские песни, исполненные светлой радости и патриотизма и к тому же — утвержденные отделом культуры и комитетом ВЛКСМ. А мы были вне закона. Эх! Сколько страсти и неясного заморского томления было в тех песнях. Я не понимал, о чем я пою, но радость получал вселенскую. Тогда я знал о Кубе все (я был рядовой жертвой пропаганды). Я словно жил на Кубе. Но курсантство закончилось внезапно. Через четыре года мы получили дипломы, тепло и пьяно попрощались, всуе обменялись непригодившимися адресами и разъехались строить развитой социализм по разным странам: я в Латвию, мои друзья — на Кубу. Климат на планете становился все теплее, а отношения между нашими странами все холоднее. Вничью закончилась холодная война. Россия втихаря вывела с братского острова свой ограниченный контингент. Бравый Фидель постарел, сменил военный китель на ладный костюм. Многим показалось, что самый ортодоксальный и непоколебимый марксист наконец-то поколебался. Но мало ли, что нам показалось. Я понял: надо ехать в страну моей разухабистой юности. Заодно проведать моих беспечных жизнерадостных амигос: Педро Баланиос, Хорхе Родригес, Мариано Кастанио, Родриго, Энрике и, главное — Хулио, моего лучшего друга.