Не могу не рассказать о нашем монастыре.
В первый год после этой истории Иванычу пришлось несладко. Работы по восстановлению монастыря продвигались чрезвычайно медленно. Можно сказать, вообще не двигались.
Денег у Иваныча не было. Чужое государство не выделило монастырю ни копейки. Пришлось Иванычу кинуть клич и собирать с миру по нитке.
В чужой стране никак не могли понять, что же потерял наш Иваныч на заповедной горе и что он хочет найти в этих старых развалинах?
Зачем ему нужно это восстановление, за которое никто не собирался платить никакой зарплаты?
Рабочих Иваныч нанять не мог, так как рабочим надо платить, а платить было нечем.
«Куда ни кинь, всюду клин», — говорил он, сидя осенью в нашей мастерской и обнимая одной рукой Ваську, а другой Жанну, которая ждала ребенка.
Первое лето «восстановления» оказалось очень тяжелым. Но Иваныч не их тех, кто сдается и опускает руки.
А потом произошло еще одно событие. В мире. В стране.
Это событие затронуло всех нас и добавило надежды всем, особенно Иванычу.
О политике у нас в мастерской, конечно, разговаривали, но не часто и не много. Но в этом году…
Начались события на Украине. Странная, непонятная, нелепая война своих со своими.
Взрослые переживали и слушали репортажи с Украины, словно сводки с фронта. Мы, дети, тоже. Никак мы не могли понять, почему брат поднял руку на брата.
Во многих из нас течет украинская кровь. Например, во мне. Мой папа — наполовину украинец, потому что украинкой была его мама, моя бабушка.
И вдруг, как гром среди ясного неба, прозвучала новость о том, что Крым снова стал российским!
Крым вернулся в состав России!
Вы не представляете, какой радостью это оказалось для нас! Каким праздником! Как мы в нашей мастерской отмечали это знаменательное событие!
Наверно, так произошло со многими людьми. Ведь почти у каждого человека кроме «общего Крыма», Крыма «для всей страны», был или есть свой, особенный Крым. Есть какая-то заветная частичка солнечного полуострова, о которой особенно болит сердце.
Такая частичка есть и у меня. Именно о ней я и думал, глядя в голубой экран телевизора, слушая новости, тревожась и радуясь вместе со всеми.
Глава 40
А Иваныч! Ух как радовался! В его душе ликовал «свой» Крым! Наш Крым! Отметив праздник, Иваныч с новой силой двинулся по инстанциям. Теперь уже — по московским. Доказывал, убеждал, требовал…
Никто из наших и не подозревал, что Иваныч может так доказывать и убеждать.
Никто не предполагал, что он может обивать пороги и писать бумаги. Оказывается, Иванычу и это было по плечу. Монастырь заставил Иваныча действовать так, как мог только он — сильный, могучий человек.
Наверно, Иванычу изначально требовалось живое, настоящее дело. Такое, чтоб проникало до самой глубины его богатырской души. Чтоб он смог развернуться по полной.
Такое же большое и сильное, как он сам.
Вот он такое дело и нашел.
Короче, на следующее лето развалины монастыря ожили. Появилось несколько рабочих, а у Иваныча — добровольные помощники, такие же подвижники, как и он сам.
«Подобное притягивается подобным», — заключила мама, собирая вещи, чтоб отправить меня в Крым, на практику.
Все, что происходит в монастыре, я увидел уже собственными глазами летом. Вместе с Лёнчиком, Васькой и Денисом.
Теперь на лагерной мачте развевался российский флаг. Сменились вожатые. И доктор сменился. Правда, не в лучшую сторону. Вместо Верочки работала толстая пожилая тетка.
Хорошо, что никто из нас не заболел, пока мы находились в лагере.
Когда практика закончилась, мы с Васькой и Лёнчиком поднялись на гору и помогали Иванычу восстанавливать монастырь почти до конца лета.
Денис тоже приехал после окончания занятий в колледже.
Для росписи храма, о чем мы втроем мечтали, еще время не подошло, а вот на подсобных работах Иваныч нас использовал на все сто. Мы грузили камни, мешали бетон, вывозили мусор. Загорели дочерна, и мускулы появились, честное слово!
Лёнчик, кстати, очень жалел, что не присутствовал при нахождении иконы. Они с Васькой по-прежнему не теряют надежды найти сундук с золотом, зарытый на горе в Средние века.
Про себя я не могу сказать, что сильно жажду найти средневековые сокровища. Но… А вдруг? Кто знает, может, нам и повезет!
На пару недель приезжали и мои родители.
Мы с ними спускались в поселок и ходили в храм, к «нашей» чудотворной иконе. Икона продолжает исцелять людей, и народ стал приезжать к ней из разных мест.
Мы втроем стояли на службе. Я радовался и чувствовал себя именинником.
У Жанны и Иваныча родилась дочь. Назвали ее Ксенией. Жанна летом сняла в поселке жилье для себя и дочери, а мужчины раз в неделю спускаются к ней с горы. Все трое: Иваныч, Денис и Васька.
И я с ними.
В нашей компании я теперь не единственный ребенок, как вы понимаете. Нас уже четверо.
Работа по восстановлению монастыря продвигается медленно. Но продвигается! Не всё сразу. Ведь в Крыму только закончилось первое российское лето…
Глава 41
Гора…
Через два года я вернулся к своей горе. Почти два года разлуки.
Я вырос, а она не изменилась. Все так же цветут на ней безымянные цветы, порхают мотыльки и стрекочут кузнечики.
Гора осталась все той же — таинственной и манящей.
Неподдельной.
Гора ничуть не изменилась и от того, что изменилась страна, в которой она теперь находится.
Но мне кажется, что гора тоже радуется вместе с нами. Просто… не может же гора прыгать и хлопать в ладоши…
Здравствуй, гора!
Конечно, в Москве я не забывал о том, что гора существует. Я вспоминал о ней, но… Наверно, не так часто, как надо бы. Или не так… качественно, что ли.
Несколько раз, особенно после того, как мы вернулись из Крыма, я пытался нарисовать гору по памяти. Я пробовал рисовать ее с разных ракурсов, с разных сторон. Со стороны суши, со стороны моря. При штиле и во время бури, утром, на рассвете, днем, вечером и ночью.
Иногда у меня получалось, иногда — нет.
Я включил гору в одну из своих контрольных композиций. Правда, мне пришлось несколько изменить ее очертания, поставить на ней маяк и запустить в море несколько парусников.
На темном грозовом небе моей композиции гора сияла под солнечным лучом.
Когда я выставил композицию на просмотр, Лёнчик сразу же узнал гору: