Афганская война ГРУ. Гриф секретности снят! - читать онлайн книгу. Автор: Геннадий Тоболяк cтр.№ 21

Прапорщик Микаладзе шел сзади меня и тихо напевал песню из репертуара Петра Лещенко «Моя Марусечка», чтобы отвлечь меня от грустных мыслей и чуточку развеселить.

– У меня, товарищ полковник, была в Москве красивая дивчина, ее звали Маруся. Я чуть было на ней не женился. Теперь не знаю, как вышло, что не женился, даже сожалею, что все так вышло, пожалуй, это была моя роковая ошибка.

Я был благодарен Михаилу Николаевичу Микаладзе, что он хорошо относился ко мне, поддерживал меня в трудные минуты жизни, без его поддержки мне было бы трудно работать в таком непростом коллективе.

Я пожал Микаладзе руку, он улыбнулся своей обворожительной улыбкой, сказал:

– Все перемелется, мука будет!

Я зашел в свою комнату. Не стал зажигать свечу. Сел на кровать, задумался. Как дальше работать? С одной стороны – активизировались басмаческие банды, а с другой – нет элементарного порядка в разведгруппе, предназначенной командованием 40-й армии стать главным звеном в активизации борьбы с басмачами.

«Какие же нервы надо иметь, чтобы выдержать такие испытания!» – подумал я и нашел ответ на поставленный вопрос. – Нужно иметь бычьи нервы. Это посоветовал Сталин наркому Байбакову. Только с такими «бычьими нервами» можно успешно решать поставленные задачи и раньше времени не расстраиваться, а разгильдяи и дураки всегда были и будут. У того же Салтыкова-Щедрина юродивый Парамоша был инспектором глуповских училищ, а другой юродивый – Яшенька, возглавлял кафедру философии, которую срочно для него создали.

От экскурса к Салтыкову-Щедрину немного успокоился. Извращенцы были во все времена. Собин и Саротин тосковали не по России, а по богатым трофеям. Все пальцы оперативных офицеров были украшены золотыми кольцами с бриллиантами стоимостью, равной национальному доходу маленькой Эстонии, и никто из руководителей Кабульского разведывательного центра, включая его начальника – полковника Шамиля, не спросил у офицеров Саротина и Собина, откуда у бедных офицеров разведки, вышедших из рабоче-крестьянской среды, богатые кольца и украшения? Неужели все досталось им от богатых родителей?

Полковник Шамиль все прекрасно видел и молчал с выгодой для себя, и от молчания ему перепадало многое – и все от чистого сердца: подарки в виде дорогого чайного сервиза китайской работы или норковой шубы для шамилевой старухи, с плеча какой-то афганской красавицы, убитой террористами в пылу выполнения интернационального долга в Афганистане.

Шамиль все брал, что ему давали, никого никогда не благодарил за подарки, преподнесенные ко дню рождения начальника Центра или по другому поводу. «Дарят, значит уважают!» – думал он, а как же иначе, его подчиненные любят, ценят, как отца родного.

Шамиль привык к подаркам и развязывал руки для грабежа подчиненным, давал им молчаливое согласие на грабеж богатых купцов и торговых людей Афганистана.

Рядом, за перегородкой, слышались шаги прапорщика Микаладзе. Он не спал. Ходил из угла в угол, мурлыкал, как всегда, какую-нибудь песенку себе под нос. На этот раз Микаладзе пел романс «Жалобно стонет ветер осенний».

«Очень хорошо, что в коллективе разведчиков есть такой порядочный человек, как прапорщик Микаладзе, – подумал я. – Моя опора и сила».

Снова я зажег небольшой огрызок свечи, стал изучать по отчетам оперативных офицеров и переводчиков военно-политическую обстановку в Кандагаре и пригороде.

Кандагар сильно разрушен. Голод наступает на город. Об этом говорили доверенные лица и агенты, с которыми была установлена связь. О том, что Кандагар сильно разрушен, в этом я лично убедился, когда подлетал к Кандагару на самолете. Сверху были видны обугленные дома, громадные воронки от бомб и снарядов, однако, по данным агентов, Кандагар продолжал жить прежней размеренной жизнью, зная себе цену второй столицы Афганистана. Правоверные мусульмане по ночам жгли ритуальные костры и несмотря на войну хранили древние обряды предков. Патриархальный уклад жизни населения Кандагара пострадал от войны, и это вызвало гнев религиозных фанатиков, они выводили на улицы и площади Кандагара тысячи людей, словно по ночам репетировали захват власти в городе.

Ночной Кандагар, по докладам доверенных лиц, был даже чуточку веселее от большого скопления людей у мечетей, молитвенных домов и на площадях, куда устремлялись правоверные мусульмане по призыву религиозных деятелей, чтобы узнать новости, услышать советы мулл о том, как пережить разруху и голод. Общение многочисленных людей с муллами действовало как бальзам на растерзанные войной души верующих, с рассветом они расходились по домам с высоко поднятой головой и с наркотическим весельем за будущее Афганистана.

– Народ, кажется, затосковал по королю! – заявил на встрече наш агент. – Затосковал по сытой жизни, и этот огонек надежды разгорается все сильнее и сильнее, усилиями мулл и оппозиции Бабраку Кармалю. Протест нарастал, как бы помягче выразиться, – говорил агент, – к советским угнетателям и все поняли, что пора браться за оружие и наводить в своей стране порядок.

«Все предельно ясно, – подумал я, – лучше не скажешь!»

Я встал из-за стола, прошелся по узкой комнате, чтобы размять ноги, прислушался, что происходит за стенами «Мусомяки», присел на кровать.

Тонкие стены дачи улавливали доносившиеся с улицы автоматные очереди со стороны аэродрома города Кандагара.

Там постоянно что-то происходило. Аэродром был стратегическим объектом и хорошо охранялся десантной бригадой. Басмачи не раз пытались захватить его и уничтожить военную технику и вооружение, но всякий раз были отбиты.

Легкий, едва заметный ветерок подул сильнее и кусты, расположенные под моим окном, стали стучать по стеклу, громко и настойчиво, словно просились ко мне в гости или, возможно, предупреждали о таящейся опасности, подстерегающей меня в ночи.

Вспомнил разговор на борту самолета со старшим лейтенантом Собакиным Михаилом Семеновичем. Он угощал меня тушенкой и говорил: «Кто через кровь пройдет, в ней замарает руки, тот кровью сам и умоется!» Правильные слова. Все в жизни так и случается, как сказал старший лейтенант Собакин, примеров тому много, взять хотя бы Саротина и Собина.

Невеселые размышления наполнили мою душу холодом и скорбью, что за ошибки кремлевских мечтателей во главе с Брежневым приходится расплачиваться солдатам и офицерам из рабоче-крестьянских семей.

Мое сердце никогда не было закрыто к чужой беде. Я искренне уважал тяжелый труд солдата и ценил его как офицер-профессионал военного дела и воспринимал любую несправедливость к простым людям как личное оскорбление, поскольку сам был из низов общества.