Любовь, опрокинувшая троны - читать онлайн книгу. Автор: Александр Прозоров cтр.№ 50

В горницу вошел слуга – в добротном кафтане с беличьим воротом и оторочкой на рукавах, в лисьей шапке.

– Илия! – громко распорядился князь. – Посели моих гостей в нижнем охотничьем доме и проследи, чтобы они ни в чем не знали нужды!

– Слушаюсь, господин, – склонился холоп.

– Благодарю, Адам Александрович, – снова приложил ладонь к груди молодой гость.

– Я вижу, ты вырос вдали от дворцовых интриг, Дмитрий Иванович, – неожиданно прищурился на него князь Вишневецкий. – Ты честен и прямодушен. Дозволь дать тебе один совет?

– Приму с радостью, княже, – отозвался паренек.

– Никогда и никому не рассказывай, как ты уцелел, Дмитрий Иванович, кто помог тебе спастись и где ты скрывался от царских глаз. Во всяком случае до тех пор, пока ты не сможешь вознаградить своих покровителей. Не забывай, что ты здесь, а они там, под властью тирана. Если царь Борис узнает их имена, то обязательно захочет отомстить всем людям, проявившим к тебе доброту.

– Да, княже… – сглотнул царевич.

– Не беспокойся, – понял его опасения князь Вишневецкий. – Даю слово, что никогда и никому не раскрою имя твоего воспитателя.

Паренек молча склонился в поклоне.

– Ступай, отдохни, Дмитрий Иванович, – отпустил гостя хозяин замка. – Я искренне рад нашему знакомству и нашей встрече!

* * *

Нежданная встреча ждала в этот день еще одного знатнейшего князя, занятого службой на совсем другом краю славянской земли – в Господине Великом Новгороде. Василий Иванович Шуйский, уже больше года сидевший на берегах Волхова воеводой, пребывал в сей час в большом кресле, стоящем в темной и мрачной большой палате Приказной избы, на воеводском дворе Новгородского кремля.

– …а Неревский конец для сего дела ставит полтораста землекопов, по полтора алтына за неделю, – устало и однообразно зачитывал стряпчий грамоту, подставляя ее падающему из слюдяного окна свету, – а Людин конец ставит осьмнадцать лошадей с возками, да три бочки солонины, да три груздей черных, да короб рыбы разной, да пять пудов репы на прокорм, а Плотницкий конец ставит триста стволов окоренных в половину охвата, да четырнадцать топорников, а Словенский конец скоб железных четвертных три пуда, да гвоздей два пуда, да петли воротные, да два полных полотна…

Голос качался и убаюкивал, угрюмо пыхтели бояре, от прохудившейся печи тянуло гарью, дыхание множества людей делало воздух спертым.

– …и сего расхода выходит по полторы копейки на двор, да рубль двадцать с торга, да по копейке с верхних причалов… – продолжал бубнить писарь, крутя в руках гусиное перо. – А из плашек, снятых на нужды истопные, передать половину на двор пастырский, да половину на двор воеводский…

Сумеречной и черной палата была вовсе не потому, что кто-то желал здесь кого-то напугать. Просто с годами рубленые стены потемнели, бревенчатый потолок закоптился, тесовый пол затоптался – украшать же, вычищать присутственное место никому и в голову не приходило. Зачем? Красиво и светло должно быть в церкви, нарядно – дома. А в казенном деле надобно казенными делами заниматься, а не головой крутить.

– …а коли остаток в казне после дела возникнет, оный на нужды храма Софийского употребить! – громко выдохнул стряпчий и вроде как даже негромко зарычал от усталости.

– Так что, бояре, приговорили? – пристукнув посохом, вопросил князь Шуйский.

– Приговорили, приговорили… – забурчали бородачи в тяжелых шубах и стали по одному подходить к свитку, подписывать.

Последним свою подпись и печать поставил воевода и с облегчением перевел дух: смета на ремонт западной стены Земляного города наконец-то была утверждена!

Стряпчий торопливо свернул длинный свиток, явно разделяя радость воеводы, показал его князю:

– Прикажешь копию для работы снять да в архив отправить, Василий Иванович?

– Две копии, – уточнил князь Шуйский. – Одну для артели и одну в Москву, дабы о хлопотах здешних тоже ведали. Я же к грамоте о ремонте крепостных укреплений требование на огненное зелье и пушки приложу да испрошу разрешения на перестройку двора воеводского. Обветшал совсем, бесполезно ужо латать да конопатить. Из камня возводить надобно, дабы раз и навсегда от мороки сей избавиться! – Воевода Новгорода вздохнул и поднялся из кресла. – Ты мне о том напомни, как списки готовы будут.

– Воля твоя, княже, – поклонился стряпчий и вышел из присутственной палаты.

Воевода, тяжело ступая, подошел к окну, на треть заметенному снегом. Высокий посох из лакированной вишни, с золотой змейкой от основания до верха, да тремя яхонтами в навершии, соболья шуба, крытая драгоценным зеленым кашемиром, накинутая поверх красной ферязи с золотым шитьем и песцовой опушкой, высокая бобровая шапка. Достойное высокого поста одеяние давило на плечи сильнее ратной брони, и больше всего Василию Ивановичу хотелось сейчас оказаться в военном походе: свежий ветер, искрящийся наст, азарт смертельной схватки, взятая на меч богатая добыча… Душа просила простора и веселья – коли не войны, так хотя бы просто скачки, вина, сокола на руке и куропатки в небе! Однако служба держала его здесь, в черной, душной и прокопченной палате, вынуждая торговаться с выборщиками от новгородских концов за каждую копейку, надобную на городские нужды, да каждодневно разбирать однообразное сутяжничество.

От двери послышалось хриплое осторожное покашливание.

– Что там, Игнат? – не оборачиваясь, спросил воевода.

– Две вдовы, княже, да жалобщики низовские.

– И чего вдовы не поделили?

– Одна на немцев челом бьет, что ворота ей попортили да за обиду платить не желают, вторая на детей своих жалуется, ее материнский суд не признающих, да селяне на епископа говорят, что сено, ими заготовленное, в свои закрома вывез.

– Епископ сено ворует? – удивившись, повернулся князь.

– Трудники сказывают, плачено было за оное, вот и забрали.

– Наверняка смерды добро чужое перепутали, да признаться не хотят.

– Оно, знамо, так, княже. Но споры же меж святым двором и черным людом токмо ты разрешить властен. Никому иному служители церковные неподсудны.

– Да не мне, – угрюмо поправил воевода, медленно возвращаясь к своему креслу, – а царской власти, каковую я здесь представляю. И сужу я именем московского государя. Зови первыми жалобщиков низовских. Мыслю я, с ними быстрее всего разобраться выйдет. Без бабских слез.

Слуга раскрыл дверь – и внезапно в нее влетела, взмахнув, точно крыльями, меховым плащом, большегрудая и широкоплечая юная красотка с изумрудными глазками, жемчужными зубами и рубиновым ожерельем на плечах. Впорхнула, пролетела через зал и повисла на шее воеводы, радостно хохоча:

– Князь Василий!!!

Воевода только охнул от невероятного наваждения, столь яро гостья напомнила ему покойную Елену, и, не сдержавшись, крепко поцеловал ее в губы.