Сущность зла - читать онлайн книгу. Автор: Лука Д'Андреа cтр.№ 76

— И стоило ему отвернуться, как ты взяла санки.

Глаза Клары наполнились слезами.

— Я знала, что ты не разрешаешь, но хотела показать, что…

— Что ты не маленькая.

— Думаешь, я должна попросить у него прощения? За то, что сердилась?

— Думаю, что… — проговорил я внезапно охрипшим голосом, — просить прощения ни к чему. — Я улыбнулся. — Уверен, дедушка тебя давно простил.

4

Почему Вернер не рассказал об этом? Почему не признался, что накричал на Клару незадолго перед тем, как она разбилась на санках? Может быть, в суматохе, последовавшей за несчастным случаем, он об этом позабыл. Или, чувствуя свою вину, скрыл произошедшее. Вернер умеет хранить секреты, подумалось мне.

Однако…

Шкатулка сердечком?

Кукла?

Больше всего меня тревожили, не давая заснуть этой ночью, фотографии сломанных зомби. Что это может быть, как не трупы? Почему Вернер держит в доме фотографии мертвых тел? Чьих тел? Я боялся, что понимаю чьих.

Хуже: то был не страх.

Уверенность.

Вернер что-то скрывал от меня.

5

Этим вечером я снова открыл файл.

Занес новые данные.

Потом отправился спать.

Охота возобновилась.

6

Я дожидался подходящего момента. Был терпелив. Случай представился через пару дней.

Вернер собрался в Больцано показать спину врачу. Когда он об этом объявил, мы все вместе обедали. Аннелизе предложила его отвезти. Я предложил его отвезти.

Вернер отказался и от того и от другого предложения, он и сам отлично может вести машину. Мы огорчились. Расстроились.

Но только одна Аннелизе огорчилась и расстроилась по-настоящему.

Я рассчитал время до тысячной доли секунды. Из ящика на кухне взял запасные ключи, которые Вернер нам оставил. Подождал, пока Клару уложат спать после обеда, и сказал Аннелизе, что пойду пройдусь.

Я проник в дом Вернера около трех часов дня.

В три часа шесть минут, запыхавшись, взбежал на второй этаж.

В три часа семь минут карабкался по узкой лесенке, которая вела к люку на потолке. Через несколько секунд ощутил затхлый дух закрытого помещения.

В три часа десять минут включил маленькую лампочку, свисавшую с балки. Принялся искать. Хоть и зная, что в доме никого нет и, даже если пуститься в пляс, никто ничего не услышит, я двигался по возможности бесшумно.

Через двадцать минут я нашел шкатулку сердечком. Поднес ее к свету.

На пыльной крышке виднелись свежие отпечатки.

Я открыл шкатулку.

1

В детстве я больше витал в облаках, нежели ходил по земле. Отец все время твердил мне об этом. Сам он представлял собой совершеннейший образец человека, крепко стоящего на земле обеими ногами. В восемнадцать лет отцу удалось избежать уготованной ему судьбы.

Целых двести лет Сэлинджеры рождались и умирали в одном и том же поселке с населением в две тысячи душ близ Миссисипи. Мой дед был крестьянином, мой прадед трудился на земле, и так далее, до того неизвестного предка, который решил, что сыт Европой по горло, и поплыл в Новый Свет.

Так же как тот Сэлинджер двести лет назад, мой отец мечтал о лучшей доле. Мечтал об огнях Нью-Йорка. Но у него, как говорится, не свистел ветер в голове. Нет, он, мой отец, не собирался становиться брокером на Уолл-стрит или актером на Бродвее.

Он попросту услышал, что в Большом Яблоке людям не хватает времени готовить себе обеды и ужины, и подумал, что лучшим способом отряхнуть со своих ног прах штата Миссисипи будет открыть передвижной ларек и торговать гамбургерами, а еще избавиться от тягучего южного акцента.

Со временем, трудясь в поте лица, он превратил ларек в небольшую забегаловку в Бруклине, где готовили горячий фастфуд и где за небольшие деньги можно было наесться досыта, но акцент так и прилип к нему, как жевательная резинка к подошве ортопедических ботинок, которые врач порекомендовал ему носить на работе.

В 1972 году он познакомился с молодой иммигранткой из Германии, моей матерью: они понравились друг другу, поженились, обустроились, и в 1975 году родился я, первый и единственный сын в семействе Сэлинджер, проживающем в квартале Ред-Хук в Нью-Йорке.

Некоторые из соседских ребят подшучивали надо мной. Называли сыном «красношеего» ^[57], но я не обижался. Что хорошо в данной стране, так это то, что там все мы так или иначе дети или внуки иммигрантов. Забегаловка была маленьким уютным мирком, отнимавшим у отца и матери по четырнадцать часов в день, а я при этом имел массу свободного времени, чтобы вволю предаваться фантазиям. Прежде всего, читать книги и болтаться по кварталу.

Ред-Хук в те времена был скверным районом, героин струился рекой, и, соответственно, возрастало насилие; по ночам даже полицейские патрули не решались соваться в предпортовую зону. Мальчишка, худющий, кожа да кости, мог стать легкой добычей для наркоманов и вообще всяких психов.

Моя мутти (она тоже не избавилась от немецкого акцента, что ее частенько огорчало) умоляла меня не бродить по таким местам. Почему бы мне не посидеть дома и не посмотреть телевизор, как делают все добропорядочные дети? Она целовала меня в лоб и убегала на работу.

А что ей оставалось делать?

И потом, я не лез на рожон, я был не дурак. Любопытный, да, но дурак? Ничуть не бывало. Вот еще: ведь я прочел чертову уйму книжек. Со мной не могло случиться ничего плохого. Я верил, что наверху, на небесах, есть божество, защищающее книгочеев от мерзостей земной жизни. Мать была протестанткой с марксистским уклоном, как она любила говорить, отец — баптистом, не желавшим слушать занудных проповедников, рядом с нами жили лютеране, индуисты, мусульмане, буддисты, даже католики.

Моя идея небес была расплывчатой и демократической.

Таким образом, чувствуя над собой десницу Бога книгочеев, я каждый раз успокаивал мою мутти, дожидался, пока она выйдет из подъезда красного кирпичного многоквартирного дома, где я вырос, и, проскользнув на улицу, пускался в странствия. «Этот мальчишка стаптывает больше башмаков, чем команда марафонцев», — ворчал отец, когда мать ставила его в известность, что пора покупать новую пару, размахивая тем, что оставалось от последних кед «All Star», которые мне какое-то время назад купили. У меня был пунктик насчет «All Star».

И все-таки гулять мне нравилось.

Особенно влекла меня старая часть Ред-Хука, порт, зернохранилища. Сигурни-стрит, Халлек-стрит и Коламбиа, где пуэрториканцы бросают на тебя злобные взгляды и откуда, словно по скрученному хвосту скорпиона, выходишь прямо к открытому океану.