Сдохла!
Хотелось вопить от радости. Сдохла!
Пьер сунул подушку обратно под голову Одетте. Мертвая жена выглядела какой-то умиротворенной, что ли. По ее лицу никак нельзя было сказать, что перед смертью она столкнулась с насилием.
Радость быстро прошла. Пьер задумался, как сделать так, чтобы его не разоблачили. Оттащил стул от двери. Черт подери, где эта рухлядь стояла раньше? Или это не важно?
Озираясь по сторонам в поисках мелочей, которые могли бы его выдать, он заметил, что постельное белье сильно смялось, и поспешил разгладить простыню под телом Одетты.
Что дальше?
Ему хотелось сбежать, но он обещал Алэну никуда не уходить; если выйдет, все решат, что он виноват. Лучше всего притвориться, будто ничего не заметил. Но до чего же мерзко оставаться в одной комнате с трупом! Да, он ненавидел Одетту и был счастлив от того, что та наконец сдохла, но сознавал, что взял на себя страшный, смертный грех.
Господу-то ведомо, что именно он совершил, пусть даже никто его ни в чем не заподозрит. Он убил собственную жену. Возможно ли получить отпущение за такой грех?
Глаза Одетты оставались открытыми. Пьер боялся заглянуть в них, наполовину ожидая, что там теплится жизнь. Надо бы и закрыть, наверное, но прикоснуться к трупу себя никак не заставить…
Пьер попытался встряхнуться. Отец Муано, помнится, всегда говорил, что прощение ему уготовано, ибо он делает богоугодное дело. Ведь здесь то же самое, правда? Нет, не правда. Он поддался порыву, убил из себялюбия. Ему нет прощения.
Он ощущал себя обреченным. Руки тряслись – те самые руки, что прижимали подушку к лицу Одетты, пока та не задохнулась. Пьер опустился на скамью у окна и стал смотреть на улицу, только бы не встречаться с мертвым взглядом Одетты. Каждые несколько секунд он оборачивался, дабы удостовериться, что она по-прежнему неподвижна. Ему то и дело мнилось, что труп садится в постели, поворачивается к нему лицом, воздевает указующий перст и беззвучно произносит: «Он меня убил».
Но вот дверь распахнулась, и в комнату вошел Алэн. Пьер с трудом подавил особенно острый приступ страха, едва не вынудивший крикнуть: «Это я! Я ее убил!» А затем вдруг к нему вернулось привычное спокойствие.
– Тсс! – прошептал он, хотя Алэн и без того старался не шуметь. – Разбудишь мать.
– Она не спит, – возразил Алэн. – Глаза открыты. – Тут он нахмурился. – Ты расправил белье.
– Мне показалось, что оно сильно смялось.
В голосе Алэна прозвучало удивление.
– Очень мило с твоей стороны. – Он снова нахмурился. – А зачем ты двигал стул?
Пьера поразило и расстроило то, что Алэн подмечает такие мелочи. Он не мог придумать никакого разумного объяснения, а потому ограничился отрицанием:
– Я ничего не двигал. Он стоит, где стоял.
Алэн заломил бровь, но дальше расспрашивать не стал. Поставил на столик у стены бутыль с настоем и протянул Пьеру монеты, полученные на сдачу. И заговорил с мертвым телом:
– Мама, я принес лекарство. Налью тебе прямо сейчас. Его надо пить с водой или с вином.
Пьеру хотелось гаркнуть во весь голос: «Погляди на нее, дурень, – она же мертва!»
На том же столике стояли кувшин с вином и кружка. Алэн отлил в кружку немного настоя, добавил вина, помешал ножом. Потом – наконец-то – шагнул к кровати.
– Давай я тебя подниму, и ты сядешь, – сказал он. Поглядел на Одетту, наморщил лоб. – Мама, ты меня слышишь? – Внезапно его голос упал до шепота: – Мария-заступница, нет!
Он выронил кружку. Пахучая лужица растеклась по полу.
Пьер смотрел на него с нездоровым любопытством. После секундного оцепенения Алэн подался вперед и склонился над мертвым телом.
– Мама! – крикнул он, будто крик мог вернуть Одетту из мертвых.
– Что-то не так? – осведомился Пьер.
Алэн схватил Одетту за плечи, приподнял над кроватью. Голова Одетты безжизненно запрокинулась.
Пьер шагнул к кровати, предусмотрительно выбрав край подальше от Алэна, чтобы пасынок его не ударил, – мало ли что взбредет в голову человеку, чей ум помутился от горя? Он вовсе не боялся Алэна – наоборот, это пасынок от него бегал, – но сейчас было не время затевать драку.
Алэн с ненавистью уставился на него.
– Что ты натворил?
– Я просто следил за ней. Мне почудилось, что она без сознания, только и всего.
Алэн опустил тело матери на кровать, уложил ее голову на подушку, послужившую орудием убийства. Прикоснулся к груди Одетты, стараясь уловить сердцебиение, потом потрогал шею, нащупывая жилку. Затем прижался щекой к ее носу, ловя дыхание, всхлипнул – и выдавил:
– Она умерла!
– Ты уверен? – Пьер тоже притронулся к груди жены и опечаленно кивнул. – Боже мой! А мы-то думали, что она поправляется.
– Она поправлялась! Ты убил ее!
– Алэн, успокойся…
– Не знаю как, но это ты ее убил!
Пьер подошел к двери и крикнул в коридор, зовя прислугу:
– Эй, кто-нибудь! Сюда! Скорее!
– Я тебя прикончу! – процедил Алэн.
В иных обстоятельствах Пьер бы рассмеялся.
– Не пори чушь, сопляк!
– Я тебя прикончу! – повторил Алэн. – Ты зашел слишком далеко. Ты убил мою мать, и я отплачу тебе той же монетой. Сколько бы ни пришлось ждать, я убью тебя своими руками и буду смотреть, как ты умираешь.
На мгновение Пьер ощутил приступ страха, но совладал с собой. Этот мозгляк никого и никогда не сможет убить.
В коридоре появилась Нат, с корзиной в руках – явно только что с рыбного рынка.
– Иди сюда, Нат! – позвал Пьер. – Живее! Случилось нечто ужасное…
6
Сильви надела черную шляпу с плотной вуалью и в таком виде отправилась на похороны Одетты Оман де Гиз.
Ей хотелось встать рядышком с Нат и Алэном, утешить их – на обоих не было лица; к тому же она ощущала некую духовную связь с Одеттой, возможно, потому, что они обе побывали замужем за Пьером Оманом.
Нед не пришел на похороны. Он был в соборе Нотр-Дам, высматривал там видных английских католиков, нашедших приют в Париже. Быть может, сторонники герцога де Гиза окажутся достаточно глупыми и опрометчивыми для того, чтобы выдать себя.
С утра капал дождь, на кладбище было грязно. В большинстве скорбящих Сильви опознала младших членов семейства де Гизов и прислугу. Из тех, что занимали положение повыше, пришли только Вероник де Гиз, знавшая Одетту с юности, и сам Пьер, очевидно, притворявшийся, будто сокрушен утратой.
Сильви поглядывала на Пьера с опаской, хоть и сознавала, что он никак не проникнет взглядом под ее вуаль. Он и не пытался, даже не посмотрел в ее сторону.