– Я учился в Оксфорде, потом изучал право в Грейс-инне, потом занимался торговлей вместе с отцом. Святых клятв я не приносил, но хочу сделать это сейчас.
– Хорошо. – Оман чуть подобрел.
– От наших учеников мы ждем, что они, закончив обучение, будут готовы рисковать своими жизнями, – сказал Аллен. – Вы это понимаете? Если вас поймают, то, скорее всего, предадут смерти. Если вас страшит подобная участь, думаю, вам лучше уйти.
Ролло поразмыслил, прежде чем отвечать.
– Было бы глупо утверждать, что я не боюсь. – Аллен одобрительно кивнул. – Но я готов рискнуть, если будет на то воля Господа.
Снова вмешался Оман:
– Как вы относитесь к протестантам? Я имею в виду ваше личное отношение.
– Личное? – Ролло стал было сочинять очередной красноречивый ответ, который показал бы его рассудительность, но чувства взяли верх, и он выпалил, стискивая кулаки: – Я их ненавижу! – Чувства были столь сильными, что даже язык на мгновение будто онемел во рту. – Я хочу истребить их, всех поголовно, уничтожить, убить всех до единого! Вот как я к ним отношусь.
Оман улыбнулся – или показалось?
– В таком случае вы, думаю, нам вполне подходите.
Ролло понял, что его ответ был правильным.
– Что ж, – проговорил более осторожный Аллен, – надеюсь, вы проведете у нас несколько дней, и мы познакомимся получше. А потом побеседуем подробнее о вашем будущем.
– Ему нужно новое имя, – заметил Оман.
– Уже? – уточнил Аллен.
– Чем меньше людей узнают его настоящее имя, тем лучше.
– Наверное, вы правы.
– Пусть будет Жаном Ланглэ.
– Джон Англичанин? Неплохо. – Аллен посмотрел на Ролло. – Итак, отныне вы – Жан Ланглэ.
– Но почему? – не понял Ролло.
– Потом узнаете, – сказал Оман. – Всему свое время.
8
Тем летом Англия в тревоге ожидала иноземного вторжения. Народ воспринял папскую буллу как призыв к католическим державам напасть на остров, поэтому все ждали, что вот-вот покажутся вражеские галеоны, на борту которых будет полным-полно солдат, рвущихся грабить, убивать и насиловать. Вдоль всего южного побережья каменщики подновляли осыпавшиеся крепостные стены, пушкари чистили заржавевшие пушки у входов в гавани, смазывали стволы и проводили пристрелку. Крепкие крестьянские парни вступали в ополчение и учились в солнечные воскресные дни стрелять из лука.
Графиня Ширинг пребывала в возбуждении по иному поводу. Направляясь на встречу с Недом, Марджери будто воочию видела все то, чему они предадутся на свидании, и от этих картин у нее намокало внизу живота. Ей как-то довелось услышать, что французские куртизанки, дескать, моются каждый день и мажут ароматическим маслом свои укромные места на случай, если мужчинам вздумается поцеловать их туда. Она не поверила услышанному, да и Барт никогда ее так не целовал, зато Нед ничуть не стеснялся и не брезговал, и теперь она мылась ежедневно, как куртизанка. Она сознавала, что совершает очередной смертный грех и что однажды ее постигнет справедливое воздаяние небес, но от этих мыслей начинала болеть голова, и она с радостью от них отмахивалась.
Она приехала в Кингсбридж и остановилась в доме Барта на острове Прокаженных. Предлогом для приезда послужила встреча с Гийомом Форнероном. Этот протестант, бежавший из Франции, изготавливал лучший батист на юге Англии, и Марджери покупала у него сорочки для себя и для Барта, накидки и ночные рубашки.
На второе утро после приезда она вышла из дома и отправилась на свидание с Недом в доме ее подруги Сюзанны, ныне леди Твайфорд. Та по-прежнему владела в Кингсбридже домом, который унаследовала от отца, и обыкновенно перебиралась туда, когда ее супруг отбывал в деловую поездку. Это место свидания предложил Нед, и они оба ничуть не сомневались, что могут доверять Сюзанне.
Марджери постепенно свыклась с тем, что Сюзанна, тогда еще графиня Брекнок, была когда-то любовницей Неда. Сама Сюзанна изрядно смутилась, когда Марджери призналась, что обо всем догадалась. «Его сердце принадлежало тебе, – сказала она потом. – У меня было лишь его тело, а ничего другого мне и не требовалось». По правде говоря, рассудок Марджери до сих пор пребывал в любовном помутнении, поэтому она не могла всерьез задумываться ни о чем, кроме свиданий с любимым.
Сюзанна встретила ее в передней, поцеловала в губы и сказала:
– Ступай наверх, девочка, тебя ждут.
Лестница из передней вела прямо в будуар Сюзанны, где ожидал Нед.
Марджери обвила руками его шею. Они поцеловались, долго и страстно, будто изголодавшись по любви.
Она разомкнула руки и коротко произнесла:
– Кровать.
В спальне Сюзанны они быстро избавились от одежды. Нед был стройным, со светлой кожей, с густыми черными волосами на груди. Марджери обожала его разглядывать.
Но что-то пошло не так. Член Неда обмяк, висел безвольно. Такое нередко случалось с Бартом, когда тот напивался, но с Недом подобное произошло впервые. Марджери опустилась на колени и прикоснулась губами, как когда-то научил ее Барт. С графом это порой помогало, но вот с Недом не вышло. Она встала, обхватила ладонями его лицо, заглянула в родные карие глаза. Поняла, что он чем-то сильно озабочен.
– Что стряслось, милый?
– Меня кое-что тревожит.
– А именно?
– Что мы собираемся делать? Ну, потом?
– Зачем забивать себе голову? Мы любим друг друга, вот и все.
Он покачал головой.
– Надо решать.
Сунул руку в карман своего камзола и достал письмо.
– От королевы? – спросила Марджери.
– От сэра Уильяма Сесила.
Марджери вдруг почудилось, что посреди теплого летнего дня задул студеный зимний ветер.
– Дурные вести?
Нед кинул письмо на кровать.
– Сам не знаю, дурные или хорошие.
Это письмо, лежавшее на простынях, показалось Марджери этакой мертвой птицей: сложенные уголки торчали в стороны распростертыми крыльями, сломанная красная печать смахивала на пятно крови. Чутье подсказывало, что письмо определит ее участь.
Понизив голос, она справилась:
– Что там написано?
Нед сел на кровать и скрестил ноги.
– Речь о Франции, – ответил он. – Тамошние протестанты – они зовут себя гугенотами – одерживают, похоже, верх в гражданской войне, и все благодаря значительной ссуде от королевы Елизаветы.
Это Марджери было известно. Ее саму ужасало неуклонное и неумолимое торжество ереси, но Нед радовался, и потому Марджери старалась не думать о том, что могло бы их отвратить друг от друга.
– Поэтому король-католик согласился на переговоры о мире с вожаком протестантов, человеком по имени Гаспар де Колиньи.