Город не принимает - читать онлайн книгу. Автор: Катя Пицык cтр.№ 20

В курилке я не раз слышала, как, обсуждая Олега, девочки использовали эпитет «ариец». Светлые брови. Бесцветные глаза. Прямой нос, отвесный, почти без вмятины в области переносицы. Жестко очерченный овал лица. Челочка, плотно прилегающая ко лбу. По мне, типичная римская скульптура – Август, Траян. Не знаю, считал ли Олег себя красивым, и на чем вообще зиждилось его донжуанство, но он не мог воспринять в женщине человека – не способен был отделить процесс общения от взаимодействия полов. Все его поведение осуществлялось в пределах гендера: манера говорить, двигаться, звук голоса – все отливало маскулинным блеском доспехов, которые, приходя даже в самое незначительное движение, производили лязг, заставляющий окружающих оборачиваться. В каждом фрагменте любого, даже самого короткого разговора, даже самого прозаического, касающегося погоды, бутерброда с колбасой или сравнительной характеристики собачьих пород, Олег продолжал соблазнять. Он соблазнял ту девушку, за которой на данный момент стоял в очереди, или ту, с которой, например, ехал в лифте. Были ли у него предпочтения в цвете волос? В размерах груди? Интерес к определенным типам лица? Скорее всего, вопрос стоило бы ставить иначе: отличал ли он в принципе каждую конкретную женщину от каждой другой конкретной? Возможно, женщины представлялись ему единой материей, разрозненной механически и существующей в виде отдельных частей.

Как-то на перемене Ульяна осталась посидеть в аудитории, полистать альбом. Американский абстрактный экспрессионизм. «Энергетическое письмо». «Смелые мазки». Точнее сказать, не мазки, а рубцы – масляные, жирные, разноцветные, полнотелые сопли, брошенные на холст в порыве высвобождения от насаждаемых ценностей. Накрап в десяток слоев, неотдаленно напоминающий ляпы блевотины на асфальте. Недопереваренный суп. Символ расторжения оков общепринятого. Уля подолгу застревала на каждой странице. Рассматривала с глубоким вниманием. С каким иные читают Библию. На лице ее очевидными были признаки абсорбции: она поглощала послания. Можно сказать, само пространство над книгой набухало смыслом.

– Прошу прощения, вы позволите? – вторгся Олег, поклонившись.

Ульяна подняла глаза. Но промолчала. Долинин присел за соседнюю парту. Ко всем женщинам он обращался на «вы». При помощи этого «вы» и некоторых других стилистических средств он имитировал галантность – пытался держаться в духе общего гласа времен онегинской молодости. Так он одновременно и подчеркивал почтение к даме, и придавал своей интонации декоративность, указывающую на условный характер общения: мужчина переходил на язык женщины, как взрослый – на язык ребенка. Надо сказать, что столь тонкую дуалистическую игру Долинин вел при скудном арсенале «галантных» слов, перемещаемых в сознание из далеких воспоминаний детства – из советских костюмированных кинокартин, двух с половиной романов Майн Рида и старосветских разговоров, подслушанных на Владимирском рынке.

– Как вы находите эти полотна? – спросил он Королеву.

– Это репродукции.

– Кхэ… Что ж, хотите по гамбургскому счету? Извольте. Для начала, это краски, брошенные на холст. И ничего более. Каста алкашей кидалась красками, а вы отыскиваете в этом сюжет.

Ульяна посмотрела на Долинина, как заседающий судья, в котором неподкупность и беспристрастие вытеснили все прочие человеческие качества.

– Можно кидать камни в воду, – сказала она, – а можно кидать камни с балкона, по головам прохожих. Как видите, глагол «кидать» не определяет смысл действия. Да, эти, как вы выразились, алкаши кидали краски. Но они пытались попасть в мишень. Расположенную в космическом пространстве. И иногда им это удавалось.

Олег чуть переменил позу, заложил ногу за ногу.

– Н-да. Вы знаете, Ульяна, по молодости я пытался плавать в море различных абстрактных течений в искусстве… э… но со временем, знаете ли, стал относиться к этому проще. В большинстве работ сквозит грусть… по поводу того, что все, что можно было придумать, уже придумано еще эдак лет пятьсот назад.

Ульяну раздражали «манеры» Олега. Меня – смешили. Кроме того, я чувствовала, что своим неумелым фразерством он пытается не только обозначить разницу между полами, но и оторваться от собственных корней – от языка окраин. На внешнем уровне он метил территорию, как кобель. На внутреннем – расставлял флажки с маркировкой «Я больше не гопник».

– Так что, – он хлопнул себя по ляжке, – с любителями Джексона Поллока нам разговаривать не о чем.

– Но это, насколько я вас понимаю, не повод молчать?

Ульяна была единственным человеком в нашей группе, обращавшимся к Олегу на взаимное «вы». И уж она-то пользовалась данным местоимением не в условном значении, а в самом прямом.

– Что ж, – Олег сел ровнее, достал из кармана голубой берет десантника и ловко надел его, станцевав одной головою, – вижу, вы не любите болтовню. Посему позвольте, так сказать, минуя формальности, сразу перейти к делу.

Он встал, выправил торс, раскрыл грудь и произнес во всеуслышание:

– Разрешите предложить вам руку и сердце.

– На какой срок? – спросила она. И все, кто на тот момент находились в аудитории, загоготали в полный голос.

У Долинина была девушка. Поразительно, но, ухаживая за женщинами, он этого не скрывал. Напротив – бравировал этим. Пугал! «Если бы моя Вера сейчас видела нас с вами, она бы выцарапала вам глазки». За всего лишь первый месяц учебы мы успели пресытиться легендами об отъявленной красавице Вере Орловой. То она выбила пару зубов соседке Долинина (ревность), то порвала служебный пиджак капельдинеру малого зала (старуха не так посмотрела), то «отжала» у арендаторов квартиры Долинина пять сотен баксов за оставленную открытой форточку (во время ливня намочило обои). Мы подумывали, Олег врет. Болтает о девушке специально, чтоб никто не принимал его за мужчину серьезных намерений. Но однажды Вера подтвердилась.

– Долинин меня вчера со своей девушкой познакомил, – сказал Юра в обеденный перерыв.

– Да ты что?!

– Да, мы ходили к ней в гости.

– Даже так?! И что там с красотой? В десятке самых красивых женщин мира? – спросила я с показушной издевкой.

– Угу.

Ответ прозвучал неожиданно тихо. Юра не шутил. Я чуть стушевалась.

– Ну… типа чего? Одри Хепберн?

– Ой, не знаю, Тань.

Его голос дрогнул. Я поняла, что он потрясен.

– И как все прошло?

– Да никак… У нее мать занимается оккультизмом. Короче, мы пришли, а там везде стоят палочки ароматические. Запах этот, дым. Ну, мать подожгла. А Долинин собрал их и выкинул в окно. Начался скандал. Слезы… Там, вся эта байда, истерики…

– И что?

– Мы ушли. Мы там и десяти минут не пробыли.

Однажды на перемене Шилоткач ворвалась в курилку:

– Слышите, Долинин привел свою телку в библиотеку!

Мы бросились к дверям. Бежали вниз по лестнице, разверзая пространство, как стадо кабанов. (Разумеется, Ульяна не приняла участия в смотринах.) У входа в читальный зал, отдышавшись, мы попытались разыграть естественный вид, войти не гуськом, а как-то порознь, скрывая подлинную цель визита. Но конспирация не удалась. Вера сразу «узнала» нас. Сразу! Еще издали, метров с двадцати. Почуяла. Как собака, пущенная по следу. Вскинула голову, посмотрела открыто и прямо. Черные глаза блестели на нас, будто два ониксовых шара, только что поднятых из воды. «Животное». Именно это слово прозвучало у меня в голове. Животное. Комок нервов. Существо с переразвитой сенсорной системой.