Ольга Берггольц. Смерти не было и нет - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Александровна Громова cтр.№ 70

"Ирэна, родная…

Посылаю, сколько могу, – купи Сергею цветов или что-нибудь для поминок.

Скорблю с тобой и потому – не утешаю.

Утешать утративших – грешно…

Поцелуй за меня Сережу. Да будет ему земля – легкой. Твоя Ольга.

26 мая 72. Ленинград".

"Болезнь плотно, наглухо закрывала Ольгу Федоровну в комнате или в больничной палате (сколько раз навещала ее в "Свердловке" на Старорусской – не сосчитать!). "Ну, как там, на воле, рассказывай!""… – вспоминала первый ее биограф, литературный критик и друг Наталья Банк ^[159].

Из дома Ольги уходил уют. Ветшала старинная мебель. Красивые побрякушки валялись ненужными. Сама она все больше лежала, лекарства рядом на столике. Повсюду штабелями – книги, их привозили из "Лавки писателей".

С Мусей отношения все более осложнялись. В очередной раз идея спасения Ольги овладела Мусей после смерти матери в 1957 году. Теперь она считала себя ответственной за Ольгину жизнь. Зная Ольгин острый язык, она была уверена, что за сестрой идет тотальная слежка. Ей казалось, что неосторожные слова Ольги записывают врачи и санитары в больнице и передают куда следует.

Но Ольга даже в своем тяжелом состоянии – сопротивлялась. 31 октября 1957 года она писала из больницы: "Смерть матери, вину перед которой не искупить, и жить и обращаться с которой иначе, чем я обращалась, я не могла. Бедная мама, как она терзала меня – из-за любви ко мне! А Муська сейчас – разнесчастная, неумная Муська, – как она мне гадит в неистовом стремлении "спасти" меня! Увы, спасти меня действительно нельзя…"

Бывало так, что Муся врывалась в номер гостиницы "Москва", где Ольга останавливалась, когда оказывалась в столице, потому что была уверена, что нетрезвую сестру прослушивают в гостиничном номере.

Мария Федоровна просит Ирэну Гурскую – доброго ангела их семьи – хоть что-то узнать об Ольге, присмотреть за ней: в семидесятые годы сестры видятся редко. Ольга чаще встречается с молодыми, малознакомыми людьми, с которыми ей легче, чем с родственниками:

"И он вчера прошел – этот день. Лежала в состоянии тяжелого похмелья, опять на три дня дернул запой, – да ведь какой страшный…

То есть в наихудшие времена сталинщины не испытывала я этакой мертвенности! Разве что в первый день после того, как очухивалась в больнице, – но уже через день все снова было в норме и хотелось жить и работать, работать, и снова верить в себя, и тут же что-то начинать делать. Но ведь теперешняя мертвенность тянется больше года, сопровождаемая почти непрерывными запоями, с редкими просветлениями и натужной работой, почти без вдохновения, с отсутствием выраженных желаний, кроме желания – "оставьте меня в покое! Оставить! Оставьте меня"".

В 1970 году она отметила свое шестидесятилетие. На сцене Дома писателей стоял перед ней на одном колене Павел Антокольский и читал посвященные ей стихи. Произносили речи блокадники. Ее чествовали. Был банкет…

Через несколько лет Лев Левин, старый друг Ольги, который был участником этого торжества, оказался у нее дома с драматургом Александром Кроном.

Январь 1974 года. Квартира на Черной речке, в которой царил полный хаос. Газеты, книги, пузырьки с лекарствами… Пришедшие с трудом узнали в больной старой женщине прежнюю Ольгу. "Ольгу мы застали лежащей в постели, – вспоминал Александр Крон, – по-видимому, она была очень слаба, такой тихой и беспомощной я ее никогда не видел. Затем она оживилась, голос ее окреп, мы заговорили о литературе, вспомнили блокадные годы – перед нами была прежняя Ольга, ласковая и смешливая, с ясной памятью на людей и события. В середине нашего разговора позвонил некий руководящий товарищ, то ли из издательства, то ли из Радиокомитета, и Ольге пришлось взять трубку – не потому, что это было какое-то начальство, а потому что существовал требовавший срочного разрешения конфликтный вопрос, – и я хорошо запомнил, как твердо, с каким спокойным достоинством Ольга отстаивала свою точку зрения. Не только отстаивала, но и отстояла. Когда она, извинившись перед нами, вернулась к прерванному разговору, глаза ее задорно блестели" ^[160].

За два года до смерти у нее случился перелом шейки бедра. Это было 22 октября 1973 года. Ольга говорила, что споткнулась о том Эмиля Золя.

В больнице сразу же встала на костыли, пыталась ходить. А после больницы звонила Лакшину и говорила, что будет писать о Твардовском. Что должна успеть рассказать о нем. Что будет писать об Ахматовой, и о Корнилове…

Она умерла в шестьдесят пять лет, 13 ноября 1975 года.

Некролог появился в газете "Ленинградская правда" только 18 ноября. Согласования наверху шли почти пять дней.

Мария Берггольц вспоминала: "Хоронили ее почти тайно… Процессий, проводов в городе или на кладбище не было. И доступ, чтобы проститься с ней, был ограничен. Мне предложили дать список родственников, которые придут, я дала список, включая туда и других людей: соседей по квартире, которые хотели проститься с Ольгой, и потом узнала, что они не могли пройти уже проститься с ней, – закрыли доступ.

Автобусы, их было два, кажется, очень мало, – туда тоже не пустили людей, сказали: "Только для родственников", – и полупустые автобусы следовали "зеленой дорогой", – я замечала кучки людей, стоящие, вот как мы ехали, по Фонтанке… Они думали тоже, что примкнут к процессии, но процессии не было. Когда мы приехали на кладбище, все-таки там стояла большая толпа людей, хотя извещение об ее смерти было крайне глухо, Ленинград был оповещен больше всего по "Голосу Америки". Не был оповещен город, но люди узнали друг от друга. Стояла толпа за цепочкой милиции, но, когда взяли ее гроб и понесли, я уже не могу сказать, прорвали эту цепочку или ее сняли, но большая толпа людей ринулась за гробом, и у меня мелькнула какая-то, наверное, безумная мысль: "Вот это я расскажу Ольге – как люди бросились ее хоронить"".

Так хоронят убитых.

Ольга Оконевская, харьковская учительница, писавшая диссертацию о творчестве Берггольц, вспоминала, что о прощании с ней в Доме писателей в газетах сообщили в день похорон. Но те, кто узнали, пришли. "Мы привезли с собой пластинки – "Всенощную" Рахманинова и "Ныне отпущаеши": Ольга Федоровна хотела, чтобы эта музыка и голос Шаляпина звучали над нею и тогда, когда она их уже не услышит. Но кого бы мы ни просили поставить пластинки, в ответ слышали только бесстрастное: