Долгая нота. (От Острова и к Острову) - читать онлайн книгу. Автор: Даниэль Орлов cтр.№ 23

— Хорошо излагаешь, академик! Аж дух захватило. Твои бы слова да Богу в уши.

Москва Валентина приняла. И он к ней сразу потянулся, не находя внутри себя заранее ожидаемого раздражения многолюдностью и суетностью. Всё сразу показалось на своих местах и в порядке вещей. В прошлые свои, ещё детские, приезды, когда передвигался он по столице не собственной волей, а волей матери или Васьки, Москва Валентину не нравилась. Не понимал он её, всякий раз оказываясь в самой толчее и давке, проходя торными туристическими маршрутами. Мать город не знала совсем, стеснялась его размеров и постоянно боялась заблудиться. Спрашивать дорогу почему-то не хотела, потому всякий раз, как чувство пространственной ориентации у неё начинало сбоить, она спускалась в метро и ехала до Пушкинской или Чеховской, чтобы начать движение заново по местам, которые условно казались знакомыми. В каждый свой приезд жили они в гостинице «Минск», в той самой, в которую мать, по её рассказам, поселил давно, ещё до рождения Валентина, отец. Окна номера всякий раз выходили на шумную улицу Горького с невообразимым количеством людей и машин. Валентин часами мог наблюдать движение внизу, находя развлечение, например, в счёте красных жигулей: сколько в одну сторону проехало красных жигулей, сколько в другую. Сам болел за тех, что едут слева направо, от Кремля.

Васька, как правило, каникулы проводил у своего отца в Петрозаводске, но перед самой армией приехал вместе со всеми. Его интересы с интересами восьмилетнего Валентина никак не стыковались. Васька исследовал Москву с утилитарной точки зрения, выискивая в ней исключительно магазины автозапчастей. Ходить с ним было неинтересно, так как все эти магазины оказывались почему-то на окраинах или в районах, где ничего примечательного для Валентина не наблюдалось. Когда же Валька приехал сюда вместе с классом на весенние каникулы уже пятнадцатилетним подростком, то всё, что он запомнил, так это вкус жареного пирожка с Ярославского вокзала, которым он отравился. Он лежал, скрючившись, на одной из пятнадцати раскладушек, установленных в спортзале какой-то школы в новостройках, и мечтал только о том, чтобы живот наконец унялся. Живот перестал болеть через три дня, когда все уже собирались на вокзал. Он вышел из дверей школы и почувствовал сладкий-пресладкий запах распускающихся липовых почек. И запах тот Валентину чрезвычайно понравился.

Теперь же Москва кружила переулками на Маросейке, аукала подземными переходами под Площадью трёх вокзалов, шелестела листвой Гоголевского бульвара, дула в затылок тёплым ветром на Патриарших. На «Патриках» они с Илюхой приноровились пить вино у самой кромки воды, всякий раз пряча бутылку в рюкзак, когда показывался милицейский патруль. Закатное солнце отражалось от поверхности пруда, по которому лениво плавали селезни, и попадало через зелёное стекло в бутылку — последнее «прощай» лозе.

Москва щедро делилась секретами круглосуточных пельменных для таксистов в районе Лубянки, блинных и пирожковых на Садовом кольце. Завлекала стеклянным звоном автоматической пивной на Таганке и поражала широкой вольницей Старого Арбата. Из ниоткуда появившиеся новые приятели, в большинстве своём такие же пришлые студенты, водили Валентина смотреть подъезд Булгакова, читать стихи на могиле Пастернака, купаться в Измайловском парке. Он проводил вечера, слушая хиппанов у памятника Свердлова, «на Яшке». Забирался на крыши и в ротонды, пил кофе в «торшере» и «бисквите», обедал в кафешке под рестораном «Прага». И денег для этого вовсе не требовалось. Достаточно было утром встать в семь утра, пройтись по абитуре и собрать пустую посуду, чтобы в девять часов сдать её через квартал в железном ангаре. Маячившая с сентября стипендия в тридцать рублей казалась невообразимо огромной суммой, на которую можно было бы купить мир. Полтинник, который мать прислала «на поступление», был разменян в сберкассе по пятёркам, разделен на две части. Одну Валентин спрятал в полой ручке своего чемодана, а на другую купил у фарцовщика не новый, но ужасно модный варёный пятьсот первый «ливайс» на болтах. В клетчатой пакистанской ковбойке с погончиками и голубых американских джинсах Валентин казался себе настоящим москвичом, а уж никак не гостем столицы. Он ходил переулками, не оглядываясь по сторонам, уверенно и вместе с тем неторопливо. Он запросто мог рассказать, как попасть с Автозаводской на Авиамоторную, даже не заглядывая в схему метро. Он был тут дома. Удивительно, но дома.

К дяде Сене Валентин пришёл спустя месяц после поступления, предварительно позвонив и сообщив о своём намечающемся визите. Дядя Сеня обрадовался, обозвал Валентина раздолбаем, но похвалил за успешную сдачу экзамена. Оказалось, что мать уже сообщила ему телеграммой. Договорились на субботу к обеду.

— Как добраться, разберёшься?

— Не волнуйтесь, дядя Сеня, я уже чувствую себя москвичом. Не заблужусь.

— Молодец! Уверенности в тебе, как в отце. Генетика!

В субботу Валентин встал пораньше, отпарил брюки, погладил выстиранную загодя парадную голубую рубашку, в которой ходил на экзамен и которую после, торжественно скомкав, запихнул в чемодан. Он решил выйти пораньше, чтобы пройтись пешком через весь центр до Новой Басманной. Москва в субботу — это праздник души. Илюха, проснувшись от позвякивания ложки в стакане, ошалело уставился на приятеля.

— Ты куда в такую рань? На свидание, что ли? И кто она?

— Она — мать наук филология. Иду к приятелю отца с официальным визитом. К обеду не ждите, к ужину, возможно, вернусь. Может, что сообразим под вечер, — Валентин сделал характерный жест у горла.

— Академик, ты бы прекратил это дело. Сюда спортсменом приехал. Ни пил, ни курил. Ещё учиться не начали, а у тебя уже замашки алкоголика. Ты с меня пример дурной не бери. Лучше у тебя чему хорошему научусь. Йоге, например. Научишь меня своим упражнениям? Я ведь вижу, как ты по утрам медитируешь и дышишь через уши. Оттого, наверное, и спокойный такой.

— Спокойный я, друг Илюха, от того, что я абсолютно счастлив, ни к чему не привязан, ни от кого не завишу и никому ничего не должен. И осознание этого вселяет в меня благость и силу.

— А йога тогда для чего? — удивился Илюха.

— Для совершенства тела и духа. Тебе нужно совершенство тела и духа?

Приятель потянулся и сел на кровати, рассматривая большие пальцы ног.

— Мне необходимо много вещей, среди которых, несомненно, на первом месте совершенство тела и духа. Кстати, сообщаю тебе первому, что с сегодняшнего дня я прекращаю всякие отношения с алкоголем. С сигаретами пока продолжу общаться, но держу себя в подотчётной сознанию строгости: только болгарские, только «ВТ», только в твёрдых пачках и только десять штук в день.

— Откуда такое решение?

— От верблюда, — Илюха заржал, — а вот так! Сидел я вчера вечером и думал, что не знаю ни одного всемирно известного ученого-алкоголика. О чём это говорит? Правильно: пусть в большую науку лежит через отречение от всего наносного и второстепенного. Уверен, что это нам скажут на самой первой лекции. А мы с тобой, друг академик, за месяц выжрали сухого винища, рождённого виноградником размером с Лужники.