Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Соловьев cтр.№ 67

И об отсутствии этого другого печалилась в те, теперь уже далекие, времена не одна только Юнна Мориц. Знаменитое стихотворение Беллы Ахмадулиной так и называлось — «Другое»:

Вообще, поэт часто ощущает пределы и опасности своего ремесла не меньше, чем его критик, и пока это чувство неудачи в нем живо, он остается настоящим поэтом. В качестве примера — давнее стихотворение Юнны Мориц «Соловей»: «О, соловей, нельзя — не обезличь, не обескровь искусством сладкогласным…»

И наоборот: склеротическому стиху обычно соответствует поступь мэтра.

Одна из любимых мною книг Юнны открывается стихотворением, краткое резюме которого вынесено поэтом в качестве названия: «Суровой нитью». Развитие, разматывание, сюжетная реализация изначальной метафоры и составляют содержание всей этой книги. При таком единстве — не только стилевом, но и сюжетном, концептуальном, стержневом — первое стихотворение может быть прочтено как эпиграф ко всей книге. Я попридержал его под занавес и сейчас приведу три из него строфы, чтобы возвратить читателя к содержанию поэзии прежней Юнны Мориц, а заодно подытожить, резюмировать содержание оканчиваемой главы:

Постскриптум. Эпистоляриум — 2005

22. 6. 05.

Спасибо, что ты потратился на воспоминания о моей поэзии тридцатилетней давности, — сильно чувствуется спецзаказ именно на этот сюжет, а также азарт удавки, на которой подвесил тебя этот спецзаказ.

В свое время некий Бахыт Кенжеев получил оттуда же спецзаказ на рецензию о моем «Избранном», где должен был сообщить, что Юнна Мориц все списала у скушнера. Спецзаказ он исполнил, за это стали его сильно печатать и хвалить в Отечестве. Однажды на моем вечере в США он подкатился ко мне с этой грязной рецензией и слезно покаялся, припадая по пьяни к паркету башкой. Теперь иногда он приходит на презентацию моих книг за автографом, но никак не может его получить — сущий пустяк по сравнению с вознаграждением от спецзаказчиков.

Указываю тебе на вопиющие неточности:

1) В моем стих-нии «Зимний пейзаж» из книги «Таким образом» на стр. 37 есть строки:

Как мало еврея в России осталось,

Как много жида развелось.

…как мало в России осталось еврея,

Как мало осталось меня…

А тех строк, что приводишь ты, называя моими, у меня нет — их сочинил ты сам, не имея моей книги, не имея желания читать поэзию вообще чью-либо, кроме окружающей тебя писсреды. Имеешь право. Я потому и не присылаю тебе свои новые книги.

Но к цветаевскому «поэты — жиды» мои строки в данном стих-нии никакого отношения не имеют. Ты зарезался возрастом, как герой Щедрина зарезался огурцом.

2) После цикла «Пять стих-ний о болезни моей матери» моя мать не была ни слепой, ни беспомощной, ни лежачей, ни дряхлой — она прожила еще 34(!) года, будучи настолько активным, подвижным, деятельным и остроумным человеком, насколько это мыслимо для нынешних 40-летних, да!.. Я «отмолила» совсем не ту развалину, что ты себе вообразил, размышляя в тисках спецзаказа. Опять же зарезался возрастом.

3) Мыс Желания — это местность на Новой Земле, в Арктике, где в 56-м году, когда я там была, испытывали нечто, и я попала в зону повышенной радиации, живя на зимовье этого мыса. Сущая реальность, а не символическое название. Все трагичней и чище.

4) Если бы ты потрудился прочесть мое знаменитое эссе «Быть поэтессой в России», первая строка которого «Труднее, чем быть поэтом», ты бы не навалял столько вранья, подгоняя мою филологическую игру под свой физиологический ответ. Опять зарезался возрастом, испустил газы грязных сплетен и завистливой клеветы.

5) Я не только пишу о старшей сестре как о младшей, но и в стих-нии «Пуща-Водица» из книги «Таким образом» сообщаю, что в 10 лет я была старше матери моей — и намного!.. Ты путаешь метрику из ЗАГС’а с метрикой поэтического космоса. Но хуже того, ты заподозрил меня, человека чистой силы, в мелком плутовстве и даже, поработав сыщиком, разоблачил. Маразм.

6) Твой спецзаказ желает, чтобы я умерла молодой, а они бы все эту смерть полюбили. Хрен вот! Перебьетесь! Издаю новую книгу, прекрасную, как не знаю что, — слов нет!..

7) А уж если бы я «фильтровала», как ты пишешь, — тогда за что бы я сидела в «черных списках» при всех властях и чем бы я так разъяряла и ужасала других поэтиков, подыхающих от зависти к моей абсолютной свободе и честности при всех режимах? Отличный вопрос, но тебе слабо на такое ответить.

8) Стихние «Суровой нитью» было написано, когда вся эта книга уже родилась, — оно после книги, и до него эта книга была совсем не об этом, поскольку вся поэзия вообще — ни о чем таком, о чем ты привык думать.

9) В твоем обо мне сочинении есть подлое вранье, от которого тебе всячески следовало воздержаться, поскольку я — человек чистый и сильный, а в дружбах своих — крайне чистоплотный и самоотверженный. Такими отношениями, Володя, не разбрасываются на читательской помойке.

10) Н. Иванова никогда не была моей подружкой — масштаб не тот, и ты недооценил мою исключительную способность — жестко держать дистанцию. Зря недооценил!..

В моем случае ты подорвался на спецзаказе, как шахид на бомбе, и полетело из твоей головы такое «забавное» дерьмо, которое приличные люди в туалете сливают водой из бачка. Что я и делаю в данном случае.

Конец связи.

Относительности замеченной ею неточности в цитате — такие ошибки неизбежны у Тургенева, Толстого, Достоевского, Блока (см. примечания к их собр. соч.), а Честертон, когда редактор уличал его в неточном цитировании, вплоть до ложной атрибуции стиха Роберту Браунингу, тем не менее исправлять отказывался: «Я цитирую на память — и по склонности натуры, и из принципа. Для того и существует литература, она должна быть куском меня самого». Как раз я сверяю цитаты, но цитату Юнны о евреях привел по памяти, переврал — убежден, что у меня вышло лучше и глубже, хоть и по-другому.