Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Соловьев cтр.№ 129

Cтраница 129

У меня умер Бонжур, мой любимый кот — а будто бывают нелюбимые? — но этот был такой няшный, умильный дружок, каких только сыскать, и вот, утоли моя печали, я стал рыскать в своей сорной памяти, чтобы нет, не развлечься, а отвлечься от моего горя лукового. Я исписал сотни, наверное, страниц о мужской ревности, типа «ревную — значит существую», подставляя в качестве подозреваемого объекта мою, скорее всего без вины виноватую Лену Клепикову, а кого еще? — и вот она, ненавидящая театр как таковой, вынуждена была исполнять в моем театре одной актрисы роли дездемон, аннкарениных, одетт, моллей, кармен и кармелит и прочих попрыгуний-лето-красное-пропела. Ну, само собой, подозревать хуже, чем знать: у реальности есть границы, а у воображения нет.

Исчерпав тему игры мужского ложного — хотя, как знать? — воображения и проклятой неизвестности, я сдвинул сюжетные поиски в сторону вполне реальной женской измены в широком диапазоне от случайности до привычки, от «сама не знаю, как это случилось» до «измена — это так просто». Эти сюжеты тоже были уже на исходе, но тут впервые с тех пор, как это стряслось, считай, в другой жизни, меня клюнул петух в голову и пробудил мою память о самом странном эпизоде не из моей жизни, случившемся самый раз под Новый год: благословен давший петуху мудрость различать утро и ночь… — так, кажется, звучит утренняя молитва в еврейском сидуре?

На смену моей ревнивой прозе — эта антиревнивая история, которую я извлекаю из завалов своей цепкой, патологической памяти. Давно пора было рассказать, да все не с руки — не решался. Я близко знаю обоих участников этого сюжета, а третьего в личку не знал, но только наслышан о нем, как и многие тогда в стране: мы все жили в Питере, а он в Киеве и довольно скоро после случившегося умер. Собственно, если бы не его смертельная хворь и преждевременная смерть, ничего, скорее всего, не произошло и писать бы мне сейчас было не о чем, никакого отвлека от смерти моего рыжего дружка.

А тогда мы наладились встречать Новый год в актерском Доме творчества в Репино, где кормили куда лучше, чем в соседнем писательском Доме творчества в Комарово, да и кинотеатральная атмосфера была поживее, повеселее. Мы — это мы с Леной, которые на зимних каникулах пасли там нашего сына Жеку и который ни за что в ту ночь не хотел ложиться спать до боя курантов по ящику, наехавшие неожиданно из Москвы Эфрос с Олей Яковлевой, ну, само собой, Федор из Ленкома с Катей из Театра комедии, а со стороны позвали Бродского, который, как всегда, припозднился и прибыл за те самые пять минут пять минут до упомянутого боя, о которых поет Людмила Гурченко в своем зонге-хите, а тот навяз в зубах у всего моего поколения независимо от вкусов. Я тогда активно критиканствовал в СМИ обеих столиц, а служил завлитом в театре и был членом не только Союза писателей, но и театрально-киношных союзов — потому у меня и был выбор между двумя домами творчества. Снег по колено, финские сани, могила Ахматовой, театрально-капустническое веселье, легкий флирт, а иногда романы — опускаю. Бродский со своим рутинным и по любому поводу «Нет» — так он начинал любую свою фразу — успел-таки в оставшиеся пять минут вштопориться в спор по гносеологическому поводу, когда стали поднимать тост за Новый год:

— А что, собственно, празднуем сегодня?

— Рождение Христа, — робко сказала единственная среди нас крещенная при рождении Лена Клепикова.

— Нет! — картаво отрезал Ося, но тут же выдавил из себя улыбку, относясь к Лене с несвойственной ему нежностью. — Рождение — 25 декабря, а сегодня, на восьмой день, обрезание. Как и положено по нашим обычаям. Был даже такой праздник в Минеях — Праздник Обрезания Господня.

— Первая его мука, — сказал Оля Яковлева. — Я видела в Нотр-Дам фриз про его крестные муки, начинается с обрезания.

— Да сколько угодно! — сказал Бродский. — Барельефы, мозаики, фрески.

Сюжет этот был тогда внове, это сейчас он стал общим местом и трюизмом. Впереди также были стихотворные приношения Бродского на Иисусов ДР, которые он на автопилоте выдавливал из себя каждый год. Попадались и хорошие, а в основном вымученные, не в обессуд ему буде сказано.

— Ладно, — примирительно сказал Эфрос. — Выпьем за рождение самого известного еврейского мальчика, которого евреи почему-то не признают.

— Нет! — Это опять выдал негатив Ося, которого немного раздражало присутствие за нашим столом еще одного супер-пупер-талантливого человека, с которым мы его только что познакомили. — Джошуа — не еврей, а полукровка.

Мы сначала опешили, а потом, когда дошло, рассмеялись.

— И все-таки он был полным евреем, — возразил я. — Потому как его отец был тоже еврейского происхождения. Еврейский племенной бог.

— Нет! — начал было опять Бродский, но в это время стали бить куранты, и на его лице появилась гримаса: монологист, он терпеть не мог, когда его перебивали, пусть даже со Спасской башни.

В это время к нашему столику подошла официантка и протянула Федору телеграмму. Федор открыл ее, а потом скомкал и спрятал в карман.

— От Кати? — успел спросить я, но ответа не услышал.

Наступил новый год, все стали чокаться, шум стоял невообразимый.

— Что-нибудь случилось? — снова спросил я, когда всё понемногу улеглось.

— Я знаю? Пишет, что не приедет — не успевает. Подробности письмом. У меня уже тогда мелькнуло, что Кати нет среди нас из-за меня, моя вина, хотя я ничего еще не знал, не догадывался и не подозревал даже. Учитывая часовую разницу во времени с Киевом, куда она умотала в трехдневный вояж с двумя товарками по театру, и я дал ей телефон этого болезного чуда-ребенка, который уже звездил по всей стране своими недетскими стихами, ничего еще непоправимого не стряслось, у них Новый год еще не наступил, а беда пришла аккурат в Новый год по киевскому времени. Вот и в этом рассказе я забегаю вперед, а надобно все по порядку — вертанем время назад, коли искусство — единственное! — нам это позволяет. Да еще, может быть, наши неуправляемые сны, над которыми мы не властны, зато они над нами! Там тоже никакого вектора времени, никакого tempus fugit, тем более и на самом деле не время летит, а это мы пролетаем мимо него — от рождения до смерти. А само время не иллюзион? Как и наша жизнь, если вдуматься.

Федор с Катей были неразлучной парой, хоть и работали в разных театрах, а он и вовсе инстаграммный муж — все время ее фоткал. Отчасти именно благодаря мне они и переехали из Владивостока в Питер. По линии ВТО я ездил в ревизионные командировки по российской глубинке, а потом писал отчеты о виденных мною спектаклях и давал кой-какие рекомендации. В тот раз я укатил на две недели по маршруту Свердловск — Красноярск — Владивосток и вернулся в приподнятом настроении: Катя на сцене производила обалденное впечатление, но и по жизни была хороша, совсем не актерского племени, задумчивая, вдумчивая, смотрящая внутрь, а не вовне. Не от мира сего, короче. Тем и пленяла — на сцене и в реале. Устроил ей просмотр в Театре комедии, где главрежем был мой приятель Вадим Голиков, а очередным режиссером Петя Фоменко, который потом так прославился своей московской «мастерской». На обоих она произвела обалденное впечатление, но она отказалась — без Федора из Владивостока ни за что. Мы опешили. Федор был главрежем во владивостокском ТЮЗе, где Катя актерствовала, но они даже не были женаты. Даже если у них шуры-муры, не тянуть же за собой бойфренда!