Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Соловьев cтр.№ 114

С такого вот бодуна отправился через все село к Свете. Букет цветов, который собрал ей Анатолий в хозяйском саду, нести отказался. Пришел просто так, без ничего.

Света обрадовалась, чмокнула в щеку, будто мы с ней сто лет не видались. Показалось, что лицо у нее заплаканное, но мог и ошибиться. Поговорили о том о сем, я все не решался. А когда начал, она тут же перебила:

— Зачем пожаловал? С поручением? Ты, вижу, вошел в роль свата.

Только тогда, увидев ее гневное лицо, осознал всю нелепость поручения и унизительность моей роли. Но отступать было некуда.

Подумал, подумал, а потом выпалил:

— Я знаю, что у вас было.

— Что? — спросила Света и смотрела на меня не отрываясь.

— Это у него первый раз в жизни, — повторил я его собственные слова, не вдаваясь в подробности.

— Что именно? Преждевременная эякуляция?

Меня как резануло. Подобные слова в ее устах! Нарочно, чтобы меня задеть? Ладно Анатолия, а меня за что? Мир перевернулся с ног на голову.

— Да нет. — И произнеся это, тут только понял, что произошло с Анатолием. Так и сказал: — Первый раз в жизни влюбился.

— Догадываюсь, — удивила меня Света еще больше. — Только что с того? Меня не колышет.

— Он страдает.

— По заслугам. Ходил по жизни гоголем, а теперь споткнулся. Пусть пожалуется кому-нибудь из своих прежних девиц, чтобы слезы вытерла и нос утерла. Да хоть Майку пусть призовет. Она тоже страдает. Страждущий плюс страждущий — вот и получится счастье. Как в арифметике.

Решил не напоминать, что в страданиях Майи повинна отчасти и она.

— Сама же говорила, что относишься к нему по-матерински.

— Говорила. А теперь решила приберечь материнские чувства для настоящих детей, когда они у нас с тобой будут. — И без всякого перехода, не дав опомниться: — Вот письмо тебе сочинила. Откуда было знать, что Анатолий тебе сам обо всем доложит и ты явишься ходатаем? События те же, но с иной точки зрения. Как в «Расёмоне». Читай, а я пока к лиману сбегаю. А то мне стыдно.

Забыл сказать, что Света, будучи дико замкнутой и стыдливой в общении, давала зато волю в эпистолярном жанре и вся выкладывалась в письмах, пусть даже случайным адресатам, к которым я ее ревновал. По ее письмам я и предположил, что она могла бы стать писателем, — перышко у нее было отточенное, а чувства нерастраченные.

Ценю твою деликатность, хоть она, по-моему, и извращенного характера. Уехал, оставив нас с Анатолием одних, но нам бы и одной хаты за глаза хватило. Коли приспичит, место найти не проблема. Однако в эмоциональном плане без тебя оказалось легче: стыд ушел.

Ладно, это все глупости, просто мне трудно писать. Но все равно я тебе все расскажу. Иначе не смогу с тобой встретиться.

Началось все с Майки. Понятное дело, я знала, что он с ней крутит. Когда они были вместе, Майка тревожно смеялась, вся светлела как-то и всегда находила нужные слова. Мне было очень хорошо с ними. Помню, я прошла у моря совсем рядом, они сидели в лодке голые, обнявшись, и не видели меня. Было так тепло, цикады звенели, как сумасшедшие, луна была, море. Я тихо позавидовала тогда Майке. Они так подходили друг другу. Он стройный такой, высокий, с милым круглым лицом, с настоящими кудрями, выцветшими от солнца. И еще у него синие глаза, вечерами они темнеют. А Майка, хоть и чуть полноватая, тоже высокая, с жесткими рыжими волосами. Ночью она входила, осторожно касаясь мебели, лежала на кровати и пела:

Я знала: эту песню любил Анатолий.

Я думала, им хорошо вместе. Однажды нарушила свое вежливое молчание, спросила Майку. Она посмотрела как-то странно, очень странно и даже неприязненно, потом слишком весело ответила: «А я скоро уеду. Ну их всех». А любила она не как любят девчонки, да она уже не девчонка. И по годам (ей двадцать четыре), и по своему отношению к людям. Ладно, подглядела еще кое-что тогда на лодке. Нет, не следила за ними, случайно вышло, но ушла не сразу. Я этого никогда не видела — ни в жизни, ни в кино. Стыдно подсматривать, но не оторваться никак. Так это страшно и прекрасно. И тогда ей завидовала, и теперь — ее бесстыдной страсти и милой ласковости, ее умению любить, говорить что-то совсем глупое, а становится светло и радостно. Потом начались наши с Анатолием прогулки и разговоры. Я была уверена, что невинные, тем более что рядом ты и Майка, но она первая заметила, что нас с Анатолием связывает что-то, и уехала, оставив на его имя большое письмо. Ты — вслед за ней.

Утром я не могла от неловкости глядеть Анатолию в глаза. А он явился к завтраку в белом костюме, высокий, загорелый до черноты, со своими синими глазами, шутил, рассмешил всю группу, и мне стало легко и хорошо. Он как-то отдалился. Ну, сокращаюсь.

Вечером пришел и попросил помочь со статьей об Ольвии в московский журнал — пройтись стилистически, все-таки родной у него украинский. И опять мне было как-то неловко, потом прошло. Работали долго, пошли к морю, потом к нему. Я нечаянно толкнула рюкзак на стуле, из него посыпались игрушки. Оказалось, Анатолий собирал их по всем городам, от Симферополя до Николаева, для своей маленькой племянницы. Он очень любит детей, до абсурда, ни одного малыша не пропустит на улице. И о семье мечтал. Была у него одна в Киеве, но пожелала долгого счастья с более достойным. Теперь ты понимаешь, почему он сказал, что хочет от меня мальчишку? Тебе было противно, показалось пошлым, а меня тронуло до слез. Если бы он тогда этого не сказал, ничего бы, наверно, и не случилось. Но именно тогда я поняла, что не уйти мне от него. Хотела, чтобы ты помог, но ты — ни в какую. Оставил меня одну. Помнишь, тогда на море?

Одним словом, этой ночью все и произошло. И вдруг сразу, в тот же момент, поняла, что его не люблю, что он мне вовсе не нужен со своей спортивной фигурой, и даже синие глаза не нужны. Простилась с ним совершенно спокойно, а он волновался, хотел проводить, но я не пустила. Пришла в свою хату, легла и поняла, что я самая последняя дрянь. Ужасное отвращение к себе. Мне даже противно было касаться одежды. А о тебе я и вспоминать не могла. Началась горячка, всю дико трясло, хозяйка дала каких-то капель, и я уснула. Наутро еще хуже. Мысли о смерти, не самоубийство, а так, сразу лечь и не проснуться. Чтобы людей не мучить. Вспомнила о тебе со стыдом и нежностью. Ведь у меня есть ты, и если вчера я могла о тебе не думать, то потом жить не смогу без тебя.

О нем я ни разу не думала дурно. Он светлый, радостный, с синими глазами. Ну и что, что у него были другие женщины? Что в этом дурного? Разве он насильник? Он им нравится, а сам пока не встретил ту единственную, которую мог бы любить как жену и мать своих детишек. Вот он и ищет. Какой же он донжуан? Разве донжуан любит детей? У Анатолия, наоборот, переизбыток любви — оттого такой любвеобильный. Но я-то без любви, а просто от какой-то расслабленности, растерянности, безволия. Меня мутило от брезгливости к себе. Я бы хотела полюбить, сразу все отдать, всю жизнь, а вместо этого — пустота и раскаяние. Вспомнила прежние встречи, которые всегда так двусмысленно кончались, и решила, что мне не нужно сближаться с людьми. И зачем они, эти встречи, и как вести себя, если нет любви, а только теплое, до боли, чувство? Что мне делать, родной мой? Я никому еще не приносила счастья. И с тобой ничего не получалось. Лучше быть одной. Думала, когда сюда ехала, что совсем уйду от людей. А тут Анатолий как снег на голову, с его синими глазами и осторожной ласковостью.