Александр Абдулов. Необыкновенное чудо - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Соловьев cтр.№ 2

И вот в течение разговора он достал откуда-то снизу крышку от коробки, которой закрывался торт. Достал эту крышку и надел почему-то ее мне на голову. И вот я в таком состоянии, с коробкой на голове, стал дальше участвовать в беседе. Вдруг Саша Кайдановский со всей высоты своего интеллектуализма сказал: «Я тебе, Саша… сейчас дам в глаз. Потому что либо ты дурак, либо я не знаю, кто еще. Ты понимаешь, кому ты надел на голову коробку?» Имелось в виду конечно, то, что я у него как бы теперь учитель. И даже, может быть, и не из-за меня Саша возмутился, а из-за отсутствующего Андрея Арсеньевича Тарковского. Саша Абдулов говорит: «А чего такого? Ему очень идет коробка. Он очень симпатичный в этой коробке. Правда, симпатичный в этой коробке? Ну улыбнись мне, улыбнись!» Я ему улыбнулся, он мне улыбнулся. Саша Кайдановский говорит: «Ну точно я тебе дам в глаз. Ну точно. Ты просто напрашиваешься получить в глаз». Абдулов отвечает: «Я чего? Я ведь тоже могу в глаз дать. Я тоже как бы очень способный в этом смысле молодой артист». А мне очень понравилось из-под этой самой коробки смотреть, как Саша Абдулов реагирует на, в общем-то, довольно хитроумную ситуацию. И я не настаивал на том, чтобы мне немедленно сняли эту коробку. Наоборот, я уже в ней пообвыкся и продолжал наблюдать за этой сценой, не представляя, чем она закончится. Закончилась она, как ни странно, мирно. Саша Абдулов сказал: «Ребята, не станем же мы ссориться из-за какой-то дурацкой коробки. Хочешь, Саша, – сказал он Кайдановскому, – я ее сниму и надену на голову себе? Так тебя устроит?» И как-то мы выпили еще по рюмке водки. И вся конфликтная ситуация с грядущим мордобоем неизбежным рассосалась. И мы рассосались. И все рассосалось. И все почти позабылось. Если бы в это время я не писал сценарий фильма «Черная роза – эмблема печали, красная роза – эмблема любви».

Там у меня был один герой. Он был не очень большого ума человек, но очень большой души. И был это человек исключительно сердечных и сиюсекундных эмоций. Бывают сиюминутные эмоции, а бывают сиюсекундные эмоции, очень добрые, очень славные, очень нежные, очень хорошие, про которые в следующую секунду мой герой и забывал. Почему-то, когда я писал сценарий, я сначала все время думал про Андрея Макаревича. Абсолютно не хочу сказать ничего плохого про Андрея Макаревича, как не хочу сказать ничего плохого и про Сашу. Я просто рассказываю о своих каких-то странных ощущениях. Но после того случая, когда я посидел в Сашиной коробке и увидел Сашины реакции, я для себя решил: буду снимать только Сашу, только-только-только Сашу. Я позвонил Саше и сказал: «Саша, я бы хотел пригласить тебя в новую картину, которую я снимаю, “Черная роза – эмблема печали, красная роза – эмблема любви”». Саша спрашивает: «А про что картина?» Я говорю: «Ну я дам почитать сценарий». Он говорит: «Да ну, дело не в том. Что там читать сценарий?» Очень не любил читать сценарии.

Саша даже долгое время после выхода фильма «Десять негритят» Говорухина, где он играл большую роль, ко мне приставал: «Слушай, расскажи, чем там дело кончилось в “Десяти негритятах”». Кто был этот подлец-то, который всех мочил?» Я говорю: «Саш, ты что, обалдел? Ты же снимался в этой картине, сценарий читал». Он говорит: «Нет, я сценарий читал только до той поры, пока меня не убили. А меня убивают, по-моему, не то на десятой, не то на двенадцатой странице. Так что там было дальше, я совершенно не знаю. Ты-то смотрел ведь Таньку до конца. Расскажи, чем там кончилось. Мне дико интересно».

И вот он говорит: «Неее… сценарий». Я говорю: «Это такая…» – «Ну как, как бы вы мне ее (не «вы», «ты» – не помню, как-то после коробки, по-моему, на «ты» сразу перешел). Как бы ты мне сформулировал, про что картина?» – спрашивает Саша. Я говорю: «Ну понимаешь…» И я вдруг понял, что самая прямая и ясная характеристика картины такая: «Это как бы вторая серия “Ассы” Он говорит: «Да, все. Понял. Я все, я приду, я снимаюсь». Я спрашиваю: «А договор?» Он говорит: «Это не имеет ни малейшего значения. Когда съемка?» Позвонила ему ассистентка, сказала, когда съемка. Он, что очень странно, опоздал на 15 или на 20 минут. Саша никогда не опаздывал ко мне на съемки. Тут он опоздал, пришел, извинился. Я говорю: «Саш, ну что ж ты, ну елки-палки? Ты же видишь, мы тут…» Он говорит: «Ну что я вижу? Я же ничего не знаю, я думал, вы там сидите, что-нибудь по системе Станиславского друг другу рассказываете. А никакой системы Станиславского я тут у вас не вижу. Все чего-то орут, бегают». Я говорю: «Саша, пойди быстро загримируйся и приходи сюда». – «А что надевать?» – спрашивает. Я говорю: «Там все для тебя приготовлено: плащ, там все». – «А кого я играю?» – «Саша, потом разберемся, кого ты играешь». Саша пошел, быстро-быстро переоделся, что-то там сделал. У него были совершенно потрясающие гримерные свойства, или самогримерные свойства. Он, если вчера вечером, допустим, чего-то себе позволил не совсем такое в пользу Фанфана Тюльпана, то он как-то быстро что-то подмахивал, что-то подмазывал. И опять Фанфан Тюльпан. Но он уже пришел ко мне вот в этом костюме, слегка такой придурочный Фанфан Тюльпан. То есть Фанфан Тюльпан, которого ненадолго посадили в психуху. И как я внутренне для себя решил, что он сидел в этой психухе, а на соседней койке там лежал голый по пояс, весь в татуировках… тьфу ты… Мишель Симон. И у них случилась дружба. Это такое внутреннее зерно его роли я для себя определил. И когда Саша пришел и спросил: «Так, я кто?» Я говорю: «Ты Саша». Он снова: «Нет, я кто?» Я говорю: «Ты Вова». Он говорит: «Ну вот, уже понятно, что я Вова. А чем я занимаюсь?» Я говорю: «Вова, какая тебе разница?» Он говорит: «Я не Вова, я Саша». Я говорю: «Это не имеет никакого значения». Он опять: «Чем я занимаюсь?» Я говорю: «Хрен тебя знает, чем ты занимаешься». Саша спрашивает: «Вова чем занимается?» Я говорю: «Вова занимается модельным бизнесом». – «О, это очень хорошо, – сказал Саша, – модельный бизнес, Вова, – кое-что мне становится ясно». Я говорю: «Саша, у меня сейчас нет времени больше с тобой искать зерно роли, мы его уже нашли, поэтому ты сейчас ложись на спину, прямо на пол, поднимай вверх ноги, руки и делай так – уа-уа-уа». Настала страшная тишина. Он говорит: «А вы что (тут он, по-моему, на «вы» даже перешел), вы что, в своем уме?» Я говорю: «В каком смысле?» Он говорит: «Понимаете, что я актер очень высокого калибра? Я не могу просто так падать на спину, поднимать руки и ноги и делать уа-уа. Я должен понимать, зачем я делаю уа-уа. С какой целью я делаю уа-уа? С какой целью я вообще к вам пришел – уа-уа? Ну да, я Вова, да, я манекен, но…» Я говорю: «Саша, я тебя умоляю, ты опоздал на 15 минут. Сейчас ты занимаешься демагогией. Сначала ляг, сначала сделай уа-уа, а потом мы с тобой разберемся, кто ты по большому счету, кто по маленькому, по всякому. Все будет хорошо. Ложись, делай!» Саша раздумывал: может быть, дать мне в глаз, потому что эта ситуация еще не полностью рассосалась, а может быть, упростить все да и лечь на спину, поднять руки, ноги и сделать уа-уа? Он прекратил дискуссию, лег на пол, и гениально поднял руки и ноги, и гениально сделал уа-уа-уа. С этой поры у нас началась дружба. И когда мне нравилось что-то, что Саша делает на площадке, я ему подмигивал: «Саша, уа-уа, уа-уа!» Он отвечал: «Уа-уа, уа-уа». Так мы и работали. У меня часто спрашивают: «Как вы работали с Абдуловым?» Вот так. Другой работы я не припомню.

Всю картину я дивился тому, что Саша за человек, потому что у меня и не было возможности специально оценить, какой он актер, как он понимает задачи, как, так сказать, гнет какую-то сквозную линию. Ни хрена он не гнул сквозной линии. И вообще линии не было никакой. И вообще сутью всего этого дела была потрясающая ртутность характера, ртутность души, изменчивость, легкость. То есть он делал черт знает что, и одно не уживалось рядом с другим. Он одновременно мог быть добрым, нежным, уродом, моральным, физическим, фанфан тюльпаном. И все это мгновенно менялось. За этим было страшно интересно следить. И конечно, вот эта характеристика личности, которая выражалась в его абсолютном личностном антидогматизме. То есть я не помню, чтобы Саша отстаивал хоть-какую-то там, неважно, тупую или благородную идею. Саша жил. Он смотрел на белый свет, как он меняется. Он страстно и страшно талантливо умел в эти изменения войти, их поймать и меняться вместе с ним, с этим белым светом. Они, конечно, были родственниками, близкими родственниками – Саша и живая жизнь. Вот это, может быть, самое главное в Саше, то, что Саша был… мне даже трудно говорить, что он был замечательным актером. Он был замечательным актером, но это ни о чем не говорит. Саша был замечательным экземпляром и замечательным представителем живой, вечно меняющейся жизни, которая то преподносит нам счастье, то преподносит ужас. И понять, к чему бы все это, – ну, это, только можно делать вид, что мы это понимаем, куда едем, куда движемся и зачем. Как Лев Николаевич Толстой говорил: «Может быть, самое главное – это понять, кто мы, откуда и зачем». Саша понять и не пытался. Саша пытался прожить вместе с жизнью все до конца, что ему в этой жизни приготовлено. И прожил…