Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль | Михаил Станчев, Мария Тортика (Лобанова), Георгий Чернявский | страница 99 | LoveRead.ec

После окончания сессии произошел случай, сам по себе незначительный, но приобретающий особый смысл, если иметь в виду, во-первых, что в бюрократических кругах в это время усиленно шушукались о возможности союза Сталина с Троцким (готовившийся к разрыву с Каменевым и Зиновьевым будущий единоличный диктатор хотел действительно испугать их такой возможностью), и, во-вторых, близкие личные отношения между Троцким и Раковским. Об этом случае позже рассказал Троцкий, хотя в какой-то мере его отразила и тогдашняя печать. В Сухуме, где отдыхал теперь уже бывший наркомвоенмор, приземлился самолет, доставивший из Тифлиса Раковского и наркома почты и телеграфа Н. И. Смирнова, также связанного с Троцким.

«– Кто дал вам самолет? – спросил я с удивлением.

– Енукидзе!^[796]

– Как же он решился на это?

– Очевидно, не без ведома начальства».

Этот рассказ Троцкий завершил сообщением, что Раковский и Смирнов не имели к нему никаких политических дел и поручений. Сталин, ничем не связывая себя, пытался посеять иллюзии и панику.^[797]

Вместе с Рыковым и Чичериным Раковский провел несколько дней в Армении, посетил Ленинакан, Эчмиадзин, Ереван. Он многократно выступал, вспоминал о своем участии в форумах II Интернационала, в его акциях в защиту армян от притеснений и резни со стороны турок, восхваляя одновременно вроде бы воцарившуюся в СССР дружбу народов.^[798]

17 марта 1925 г. Х. Г. Раковский возвратился в Москву, а вслед за этим отправился в Лондон,^[799] где продолжал встречи и контакты. Но надежды на возобновление крупномасштабных межгосударственных переговоров не оправдались.

Состоялась, правда, новая встреча с министром иностранных дел О. Чемберленом, самая продолжительная из всех, согласно рассказу о ней Христиана Георгиевича. Британский министр был тверд: он разъяснил, что нормальные межгосударственные отношения между обеими странами возможны, как он уже говорил в предыдущей беседе, лишь при соблюдении трех условий: не должны повторяться инциденты, подобные «письму Зиновьева»; между Коминтерном и советским правительством не должно быть взаимозависимости; советское правительство не должно предпринимать в каких-либо странах враждебные действия против Великобритании.

По всем этим позициям Раковский возражал. В отношении «письма Зиновьева» он заявил, что пострадавшей стороной является СССР, и даже провел сравнение с «делом Дрейфуса», мало, надо сказать, обоснованное, хотя само это дело дипломат знал превосходно и даже тремя десятилетиями ранее посвятил ему специальную книгу на болгарском языке. Более спекулятивными были разъяснения по второму вопросу. Прибегнув вновь к истории, Раковский сослался на прецедент, созданный самой Британией, когда она отказалась запретить на своей территории деятельность I Интернационала. Чемберлен уместно заметил, что члены британского правительства не входили в I Интернационал. Раковский не остался в долгу, отпарировал, что тогда, мол, нигде еще не было социалистического правительства. В связи с третьим вопросом Христиан Георгиевич обосновал политику сосуществования и демагогически утверждал, что нелепо обвинять советское правительство в организации революционного движения в других странах.

После перехода Лейбористской партии в оппозицию контакты советского полпреда с ее деятелями и особенно с руководителями тред-юнионов не только сохранились, но стали более оживленными и дружескими, что явно противоречило «разоблачительному» курсу большевистских и коминтерновских лидеров (фактически это были одни и те же лица) в отношении «правых» социал-демократов в целом и британских «оппортунистов» в частности. В дневнике Раковского за 1925 г. можно встретить немало записей о неофициальных встречах с тред-юнионистами. 9 июня у него побывал секретарь федерации шахтеров Кук, который рассказал об осуществлении плана создания союза четырех тред-юнионов: шахтеров, железнодорожников, транспортников и металлистов.^[800] 22 сентября Христиан Георгиевич записал: «Приходил Пёрселл попрощаться перед своим отъездом в Америку на конгресс американских тред-юнионов».^[801]

После перевода на дипломатическую работу во Францию Христиан Георгиевич Раковский почти полностью сосредоточился на делах, связанных с переговорами о долгах и кредитах, о чем мы уже рассказали.

Другие политические и экономические контакты были сведены к минимуму. В то же время важное значение Раковский придавал развитию франко-советских культурных связей. При этом, стремясь, разумеется, к тому, чтобы использовать эти связи для пропаганды большевистской идеологии, он проявлял завидные для советских государственных деятелей той поры широту взглядов, терпимость, уважение к иным мнениям и вкусам.

Показателем этого может служить письмо, направленное Раковским от своего имени и от имени известного литературного критика и писателя, редактора журнала «Красная новь» А. К. Воронского председателю ОГПУ Ф. Э. Дзержинскому. Письмо было написано с последней советской железнодорожной станции Себеж на границе с Латвией, когда Раковский возвращался в Лондон, чтобы сдать там дела и переехать во Францию (датировано оно 25 октября 1925 г.). Вот почти полный текст этого примечательного документа: «Прошу оказать нам содействие – Воронскому и мне, чтобы спасти жизнь известного поэта Есенина, – несомненно самого талантливого в нашем Союзе. Он находится в очень развитой стадии туберкулеза (захвачены и оба легких, температура по вечерам и пр.). Найти, куда его послать на лечение, не трудно. Ему уже предоставлено было место в Надеждинском санаториуме под Москвой, но несчастье в том, что он вследствие своего хулиганского характера и пьянства не поддается никакому врачебному воздействию. Мы решили, что единственное еще остается средство заставить его лечиться – это Вы. Пригласите его к себе, проберите хорошенько и отправьте вместе с ним в санаториум товарища из ГПУ, который бы не давал ему пьянствовать. Жаль парня, жаль его таланта, молодости. Он много еще мог бы дать, не только благодаря своим необыкновенным дарованиям, но и потому, что, будучи сам крестьянином, хорошо знает крестьянскую среду. Зная, что Вас нет в самой Москве, решили написать, но удалось это сделать только с дороги – из Себежа».

Письмо Раковского с его исключительно высокой оценкой таланта Есенина особенно выделялось на фоне того вакуума, который создавала вокруг поэта официальная большевистская культурологическая среда, клеймившая его как «чуждого», «мелкобуржуазного» и т. п. и равнодушно взиравшая, как поэт катится к пропасти. Как оказалось, не лучше повел себя и «железный Феликс». Надежда Раковского на его помощь оказалась наивной. На письме остались резолюция «т. Герсону. М[ожет] б[ыть], Вы могли бы заняться. Ф. Д[зержинский]» и пометка: «Звонил неоднократно. Найти Ес[ени на] не мог. В. Г.»^[802]