Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль | Михаил Станчев, Мария Тортика (Лобанова), Георгий Чернявский | страница 69 | LoveRead.ec

Уже на протяжении октября Раковский дал ряд интервью, которые одновременно выполняли несколько целей: способствовали ознакомлению британской и международной общественности с позицией СССР по важнейшим международным вопросам, позволяли узнать в трактовке официального советского представителя, что происходит в его стране и какова политика ее правительства; давали представление о самом дипломате как о живом, общительном человеке, высказывавшемся, безусловно, в духе общих установок правительства СССР и полученных им инструкций, но позволявшем себе свободу маневра, отличавшемся информированностью и эрудицией.

Тотчас по прибытии Раковский дал интервью лейбористской «Дейли гералд», заявив, что экономическое положение Союза улучшается, что во внешней политике он руководствуется стремлением к миру, что сам дипломат сделает все возможное для улучшения англо-русских отношений.^[514] Через три недели в интервью «Дейли кроникл» Раковский обратил внимание на то, что начавшаяся в СССР административная реформа, как он надеется, приведет к упрощению государственного аппарата (к сожалению, эта надежда осталась втуне, да иначе и не могло быть) и что сам он будет стремиться к установлению нормальных экономических отношений с Великобританией.^[515]

В одной из бесед Раковский высказался в том смысле, что, возможно, правительство СССР поставит вопрос об условиях перемещения в Москву праха Карла Маркса. По этому поводу появился анекдот, который услужливо сообщил Сталину придворный поэт Демьян Бедный, безусловно уверенный в том, что он придется Сталину по душе. Состоял анекдот в том, что англичане якобы согласились выдать прах Маркса в обмен на… прах Зиновьева.^[516] «Аромат» грязного анекдота состоял в том, что Сталин в это время входил вместе с Зиновьевым и Каменевым в «триумвират», правивший партией и страной и, следовательно, Зиновьев был его ближайшим политическим союзником. «Триумвират», однако, рассматривался генсеком как временный союз на пути к единоличной власти, и «легкомысленный Демьян», как тот сам себя рекомендовал в этом письме, об этом не просто догадывался, а был в этом убежден. Иначе он никак не пошел бы на рискованный шаг.

В первые месяцы пребывания Х. Г. Раковского в Лондоне британские правящие круги пытались максимально ограничить сферу его деятельности. Бесплодным был первый и на протяжении сравнительно долгого времени единственный визит Раковского в Форин Офис 31 октября. Он превратился в стычку с руководителем Северного департамента британского внешнеполитического ведомства Дж. Грегори. На вопрос Раковского, какие меры собирается принять британское правительство для улучшения англо-советских отношений, тот ответил, что может лишь в свою очередь задать вопрос о мерах, которые намерено предпринять правительство СССР.^[517] Министерство иностранных дел заявило, что Раковский является лишь торговым представителем и поэтому его встреча и беседа с руководителем Форин Офис Керзоном не предполагается. В связи с этим Г. В. Чичерин выступил с опровержением, обратив внимание, что Раковский имеет титул «официального агента и его политические функции предусмотрены торговым соглашением».^[518]

Тем не менее верительная грамота правительству Его Британского Величества была принята. В ней говорилось: «Правительство Союза Советских Социалистических Республик, стремясь к упрочению и дальнейшему развитию добрых отношений с Великобританией, сочло за благо назначить гражданина Христиана Георгиевича Раковского своим представителем при правительстве Его Британского Величества.

Аккредитуя его настоящей грамотой, правительство Союза Советских Социалистических Республик просит Господина Премьер-Министра принять его с благосклонностью и верить всему тому, что он будет иметь честь излагать Вам от имени Правительства Союза Советских Социалистических Республик». Грамота была датирована еще 23 июля.^[519]

С первых дней пребывания в Лондоне Х. Г. Раковский чуть ли не о каждой встрече, контакте, выступлении подробно информировал Москву, а позже стал посылать высшим советским иерархам обширные выдержки из собственного дневника, который стал писать только в Лондоне (ведение дневника вменялось в обязанность советским зарубежным представителям). Можно поражаться и тому, откуда он черпал время для этой отчетности, и быстроте, сопряженной с точностью и конкретностью, с которой готовилась информация.

Разумеется, политическая отчетность – обязательный элемент деятельности дипломата, и в СССР по мере внедрения бюрократических методов руководства на нее обращали все большее внимание. Но Раковский в этом особенно усердствовал, не желая давать повода для упреков в отходе от официальной линии, в то же время своей корреспонденцией способствуя формированию этой линии в более или менее реалистическом духе.

Уже 29 октября Раковский начал писать первое длинное аналитическое письмо в Наркоминдел и Политбюро ЦК РКП(б). В основном оно было посвящено его статусу в Лондоне. Он сообщал о слухах по поводу его возможного отзыва, о причинах того, почему он не был принят Керзоном. Автор письма замечал: «Те же самые круги, которые хотели помешать моему приезду в Англию, будут стараться меня отсюда как можно скорее устранить. Им не нравится моя деятельность в пользу англо-русского сближения, о которой их разведка доносит».^[520]

Одно из следующих писем (от 10 ноября) специально обсуждалось на заседании Политбюро через день. Решение считалось настолько секретным, что оно не стенографировалось, не протоколировалось, а было записано от руки и положено в пресловутую «особую папку»,^[521] ставшую со временем обширным секретнейшим архивом.

Х. Г. Раковский уделял большое внимание контактам в дипломатическом корпусе. Почти сразу же он стал знакомиться с представителями государств, поддерживавших с СССР те или иные отношения. Первой была встреча с германским послом Штаммером. Вслед за этим Раковский принял приглашение персидского (иранского) посла Мирзы Дауд Хана «на чашку чая». «После банального разговора о богатствах, красотах и будущем Персии мы перешли постепенно к вопросу о русско-персидских отношениях, – сообщил Христиан Георгиевич в Москву. – Он признал факт ухудшения этих отношений, но стал давать очень недостаточные и наивные этому объяснения».^[522]