Великий Столыпин. "Не великие потрясения, а Великая Россия" - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Степанов cтр.№ 76

Однако крестьян, рискнувших выйти на хутора, было сравнительно немного. Это объяснялось вполне объективными причинами. Порядки в Прибалтике, где долгое время жил Столыпин, хозяйства немецких крестьян, которые он видел из окна вагона, – все это плохо подходило под средние российские условия. Крестьян пугала жизнь в лесу с занесенными зимой дорогами вдали от соседей, деревенской лавки, фельдшерского пункта, сельской церкви. Кроме того, устроиться на хуторе стоило дорого, а банковские ссуды давали неохотно. Большинство земельных собственников предпочли остаться на старом месте, укрепив свой надел отдельным отрубом и продолжая пользоваться общинными угодьями – пастбищем, лесом и т.д.

Столыпин был полон оптимизма и писал царю после посещения Поволжья в 1910 г.: «Бодро идет также землеустроительная работа и в поволжских губерниях, по которым мы проехали. Пока, конечно, брошены только зерна, и предстоит еще чрезвычайный труд. Но изменилась психология народная, между крестьянами появились уже апостолы землеустройства и земельных улучшений» ^[290]. Конечно, в поволжских губерниях были примеры, которые могли вселить радость и гордость в Столыпина. Например, в Ардатовском уезде Нижегородской губернии в 1909 г. двенадцать крестьянских семейств закрепили надельную землю в одном месте, выселились из села Сарминский Майдан и образовали новый поселок, который назвали Столыпино. Они ходатайствовали перед властями о введении в Столыпине самостоятельного сельского управления, и в 1910 г. этот вопрос был решен положительно. Однако общие итоги за все время аграрной реформы в Нижегородской губернии выглядят не столь убедительно: «Нижегородские крестьяне укрепили в личную собственность 8,5% от всей площади общинной надельной земли. Однако выходы на отруба и хутора в Нижегородской губернии были незначительными. Всего в губернии было создано только 553 хутора, что составляло 2,6% от общего количества участковых хозяйств» ^[291]. Столь же неоднозначными выглядели итоги аграрной реформы в Саратовской губернии, особенно важной для Столыпина как бывшего саратовского губернатора. Размышляя над причинами аграрного кризиса в Саратовской губернии, он пришел к выводу об обреченности общины. Однако на самом деле общинные порядки в Саратовской губернии оказались более живучими, чем предполагал губернатор. В результате аграрной реформы «только 27,9% ко всему сельскому населению вышло из общины и закрепило землю в собственность, остальная масса крестьян оставалась при старых общинных формах земельных отношений» ^[292].

Обратимся к исследованиям, сводящим воедино все статистические данные по Европейской России ^[293]. На первый период после начала реформ пришелся всплеск выхода крестьян из общины. С 1906 по 1911 г. были подано более двух миллионов заявлений об укреплении земли в частную собственность (2286 тыс.). Самое большое число заявлений было подано в 1908 и 1909 гг. (840 тыс. и 649,9 тыс. соответственно). Число домохозяев, вышедших из общины с 1907 по 1911 г., составило 1623,8 тыс. – многие изменили свое первоначальное решение, кому-то было отказано и т.п. Статистические данные за все годы реформы несколько разнятся, ибо нет ничего более лукавого, чем статистика. В монографии С.М. Дубровского, самой основательной по фактическому материалу за весь советский и постсоветский период, приводятся данные по 40 губерниям Европейской России, из которых следует, что к 1 января 1916 г. из общины выделилось 2 478 244 домохозяина, то есть 22% от всех общинных дворов ^[294]. В Большой Советской энциклопедии приводится то же самое количество домохозяев, но указывается, что они составляли 26% числа общинных дворов ^[295]. В послесоветскую эпоху наметилась тенденция увеличения доли крестьян, вышедших из общины. Так, В.Г. Тюкавкин пишет, что за весь период реформ было подано 3736 тыс. заявлений на выход, что составило 40,6% числа общинников ^[296]. Но подать заявление еще не означало выйти из общины. Если подсчитать процент реально вышедших, используя те статистические данные, которыми оперировал В.Г. Тюкавкин, то получится 28,5% общинников.

Почему только четверть крестьян или чуть больше выбрали экономическую свободу? Столыпин, опираясь на результаты первых трех лет преобразований, уверенно предсказывал: «При такой же успешной работе, еще через 6 – 7 таких же периодов, таких же трехлетий, общины в России – там, где она отжила свой век – почти уже не будет» ^[297]. Из его слов видно, что Столыпин понимал невозможность в одночасье сломать общинную психологию крестьянства. Он предупреждал, что упразднение общины растянется на длительное время. Более того, правительство не собиралось повсеместно ликвидировать этот институт. Ведь Столыпин подчеркивал, что общины «почти уже не будет» там, «где она отжила свой век».

Однако при подготовке и реализации столыпинской аграрной реформы был намеренно оставлен в стороне вопрос о помещичьем землевладении. С.Ю. Витте считал эту уловку наивной и с сарказмом писал: «У Столыпина явилась такая простая, можно сказать, детская мысль, но во взрослой голове, а именно для того, чтобы обеспечить помещиков, т.е. частных землевладельцев, чтобы увеличить число этих землевладельцев, нужно, чтобы многие из крестьян сделались частными землевладельцами, чтобы их было, скажем, не десятки тысяч, а, пожалуй, миллионы». Покинувшие общину «новые помещики», как их иронически называли, по-прежнему оставались в тисках малоземелья. Крестьяне понимали, что хуторское хозяйство не прибавит им ни десятины земли. Современник передает разговор нескольких крестьян: «Вот у меня три парня – отрубов на них не дают, а парни на возрасте лет. Подрастут, что я буду с ними делать? Разбить по пяти десятин, три избы поставить. Ведь это – если господь пошлет мне жену, через семь лет будет на 15 десятинах 4 хутора. При такой-то малой земле, что же будет? Платить за нее плати, а просвета никакого. Чуть что, сейчас скажут: «собственник, тебе прирезки не может быть».

Общинники продолжали мечтать о великом «черном переделе», о переходе в их натруженные руки той пашни, которую они считали исконно своей по праву пота и крови, пролитой ими, их отцами, дедами и прадедами. Столыпин рассчитывал, что освобождение от общинных пут превратит крестьян в прочный оплот власти. Он писал царю: «Я видел членов первой Думы из крестьян-революционеров, которые теперь страстные хуторяне и люди порядка» ^[298]. Но были и другие депутаты, причем не левой I Государственной думы, которую называли «думой народного гнева», а вполне лояльной, консервативной по своему составу III Государственной думы.