Козьма Прутков - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Смирнов cтр.№ 73

Взор мой, тоскливо блуждая, остановился на земле, где не без труда отыскал болотистую местность Петербурга, а на одной из его улиц заметил погребальное шествие. Это были собственные мои похороны! Внимательно всматриваясь в сопровождавших печальную колесницу, везшую мои бренные останки, я был неприятно поражен равнодушным выражением лиц у многих из моих подчиненных. В особенности же меня глубоко огорчила неуместная веселость моего секретаря Люсилина, егозившего около назначенного на мое место статского советника Венцельхозена.

Такая видимая неблагодарность в тех, кого более других я возвышал и награждал, вызвала на глазах моих слезы. Я уже чувствовал, как они, катясь по обеим щекам, соединились в одну крупную каплю на кончике моего носа, и хотел было утереться носовым платком, но остановился. Я понял, что это обман чувств. Я ведь дух, следовательно, ни слез, ни капли на носу, ни даже самого носа быть у меня не могло. Подобный обман чувств повторялся со мною неоднократно, пока я не привык, наконец, к новому своему положению.

Под массою новых впечатлений я в первый день и не заметил, что ничего не ел, не был в присутствии и не занимался литературою; но на второй и последующие дни невозможность удовлетворить все эти привычки сильно меня озадачила. Наибольшую же неловкость я ощущал, вспоминая, что завтра именины моего начальника и благодетеля и что я уже не приду к нему с обычным поздравлением.

Затем мне пришла мысль сообщить моей вдове о необходимости отслужить в этот день (как то бывало при мне) молебствие о здравии моего начальника и его семьи и продолжать расходоваться на эти молебствия до тех пор, пока она не получит официального уведомления о назначении ей единовременного пособия и пенсии за службу мою. Дело уладилось, однако, само собою; вдова моя, как умная женщина, исполнила сама все, без стороннего наставления.

Вопрос. Как правильнее сказать: желудовый кофей или желудковый кофей?

Ответ. На такие глупые вопросы не отвечаю.

Вопрос. Имел ли Наполеон III предчувствие, что скоро умрет?

Ответ. Всякий может отвечать только за себя, а потому спроси его, если уж так интересуешься этим. К тому же ты и сам можешь смекнуть, что, будучи его руководителем в последней войне, мне неловко встречаться с ним, а тем более вступать в разговоры.

Вопросы:

1) Какую форму или, лучше сказать, какой внешний вид получает душа умершего?

2) В чем состоит времяпровождение умерших?

3) Могут ли умершие открыть нам, живущим, то, что нас ожидает в жизни?

4) Виновен ли Овсянников в поджоге кокоревской мельницы?

5) Действительно ли виновна игуменья Митрофания?

Все эти пять вопросов остались без ответа».

Четвертый и пятый вопросы медиума имели под собой реальную почву. В 1875–1876 годах большой шум в обществе и газетах возник в связи с процессом миллионера С. Т. Овсянникова, арендовавшего паровую мельницу В. А. Кокорева «и обвинявшегося в ее поджоге с корыстными целями, и процессом игуменьи Владычно-Покровского монастыря Митрофании (баронессы Прасковьи Григорьевны Розен), уличенной в выдаче фальшивых векселей»^[408].

Стихи о Глафире

В свое время сам Салтыков-Щедрин, как мы помним, обратил внимание читающей публики на то, что Козьма Прутков «всегда был большим эстетиком и моралистом». Будучи директором Пробирной Палатки, Козьма Петрович действительно заботился о нравственной чистоте своих подчиненных. В частности, его возмущала повсеместная практика гражданских, не освященных церковью, браков. Он полагал гражданский брак фикцией и строго следовал понятиям своего деда Федота Кузьмича: то, что совершается на земле, а не на Небесах, не может считаться истинным. Этот вопрос так глубоко задел Козьму Петровича, что он — уже в качестве духа — разразился стихами о девице Глафире, едва не поддавшейся чарам некоего улана — горячего поклонника гражданских браков. Впрочем, стихи эти нам давно знакомы.

Посмертное произведение Козьмы Пруткова

Последним всплеском лирического волнения Пруткова-духа, его завещанием и одновременно образцом гражданской поэзии стало большое стихотворение с усеченными до одного слога четвертыми строками, переданное медиуму в октябре 1907 года и немедленно напечатанное в «Вестнике Европы» (№ 11 за 1907 год). В октябре передал — в ноябре вышло в свет. С такой скоростью публикуют только классиков. Конечно, здесь сыграло роль то обстоятельство, что впервые стихи были присланы не с этого света, а «с того». Раскардаш в русском обществе, вылившийся в революцию 1905–1907 годов, отозвался в потустороннем мире. Эхо боев на Пресне докатилось и до иномирянина Козьмы Пруткова и всколыхнуло его дух, в последний раз отозвавшийся стихами на события земной жизни.

Посылая стихи редактору «Вестника Европы» М. М. Стасюлевичу, Алексей Михайлович Жемчужников пишет:

«12 октября 1907. Тамбов.

Душевно уважаемый, дорогой Михаил Матвеевич, посылаю Вам только что написанное стихотворение. <…> Оно должно появиться вместе с открытием третьей Думы. Русская неразбериха дошла до того, что кому-то пришла мысль обратиться за советом даже к Пруткову; и я, 86-летний старец, нахожу, что, хотя, без сомнения, очень ограниченный, но вполне искренний член черной сотни былого времени должен отнестись к актам нашего времени именно так, как отнесся к ним вызванный спиритом почтенный К. Прутков. <…> В стихотворении часто цитируются подлинные мысли и слова Пруткова. Так как его сочинения пользуются большой известностью, то это не пройдет незамеченным»^[409].

Формальным поводом откликнуться послужило обращение неизвестного спирита (вероятно, того же медиума, генерала N. N.) к Пруткову-духу с просьбой наставить и помочь. Козьма Петрович не остался безучастен к просьбе спирита.

ПОСМЕРТНОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ КОЗЬМЫ ПРУТКОВА

С тех пор (октябрь 1907 года) дух Козьмы Пруткова, руководимый его опекунами, не тревожит более земную юдоль, однако память о Козьме Петровиче жива, что подтверждается регулярными переизданиями его творений; присутствием в нашей речи его афоризмов, давно ставших нарицательными; что подтверждается, наконец, выходом в свет этого жизнеописания, выдвигающего нашего «эстетика и моралиста» в ряд выдающихся мужей России, в череду исторических личностей, прославивших отечество (хотя бы в части юмористических досугов). И, кажется, Козьма Петрович вписывается в этот ряд с естественностью неординарной натуры, со всей своей внушительной фигурой и фактурой — такой, что его, как говорили, хоть в губернаторы ставь!