Козьма Прутков - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Смирнов cтр.№ 49

«Август или сентябрь 1861 г.^[292]

Ваше Величество.

Долго думал я о способе, каким следовало бы мне изложить Вашему Величеству одно дело, близкое моему сердцу, и пришел к заключению, что прямой путь, как и во всем, самый лучший. Служба, какова бы она ни была, глубоко противна моей природе. Я сознаю, что всякий, по мере сил, должен быть полезен своему отечеству, но есть разные способы быть полезным. Способ, указанный мне Провидением, — мое литературное дарование, и всякий другой путь для меня невозможен. Я всегда буду плохим администратором, плохим чиновником, но думаю, что без самообольщения могу сказать, что я хороший писатель. Это призвание для меня не ново, я бы следовал ему давно, если б в продолжение некоторого времени (до сорока лет) не почитал себя обязанным насиловать своего влечения из уважения к моим родителям, которые не разделяли моих взглядов на этот счет. Таким образом, я сперва служил в гражданском ведомстве. Когда разразилась Крымская война, я, как все, сделался военным. Когда война окончилась, я собирался бросить службу, чтобы всецело посвятить себя литературе. Вашему Величеству угодно было уведомить меня через дядю моего, графа Перовского, о намерении Вашем назначить меня состоять при Вашей Особе. Я изложил моему дяде мои сомнения и колебания в письме, которое он вам представил, но так как он повторил мне Высочайшую Вашего Императорского Величества Волю, то я подчинился и сделался флигель-адъютантом. Я надеялся тогда победить мою природу — художника, но опыт доказал мне, что я боролся с ней напрасно. Служба и искусство несовместимы. Одно вредит другому, и нужно выбирать одно из двух. Конечно, большего одобрения заслуживало бы деятельное участие в государственной машине, но в способности к службе судьба мне отказала, между тем как другое призвание мне дано.

Ваше Величество, меня смущает мое положение, ибо я ношу мундир, связанные же с ним обязанности достойно исполнять не могу.

Благородное сердце Вашего Величества простит мне, если я теперь умоляю его окончательно уволить меня в отставку, не для того, чтобы удалиться от Вашего Величества, но чтобы вступить на ясно начертанный путь и перестать быть птицей, наряженной в чужие перья.

Что же касается Вас, Государь, которого я никогда не перестану любить и уважать, — я имею способ служить Вашей Особе, и счастлив предложить его Вашему Величеству: это быть бесстрашным сказателем правды — единственная должность, которая мне подходит и, к счастью, не требует мундира. Я не был бы достоин этой должности, Ваше Величество, если бы я в моем настоящем положении что-нибудь скрывал или искал предлогов. Я открыл Вашему Величеству все мое сердце, как я всегда готов это сделать, потому что предпочитаю навлечь на себя неудовольствие, чем потерять уважение Вашего Величества. Если бы, тем не менее, Ваше Величество решило предоставить право приближаться к Особе Вашего Императорского Величества лишь тем лицам, которые имеют официальное положение, позвольте мне опять скромно сделаться камер-юнкером Двора Его Императорского Величества, каковым я был до войны, ибо единственное честолюбие мое оставаться Вашего Императорского Величества самым преданным подданным.

Граф А. Толстой»^[293].

До нас дошел отрывок еще одного, на сей раз недатированного, послания Толстого Александру II:

«Ваше величество, есть два вида преданности своему монарху: один состоит в том, чтобы всегда быть одного мнения с ним и скрывать от него все, могущее возбудить в нем неудовольствие, уменьшая в его представлении силу и значительность идей, стоящих в противоречии с его системой управления; подобная преданность, когда она не есть предательство, могла бы быть названа преданностью лакея или человека близорукого. Другой — истинный — вид преданности состоит в том, чтобы показать монарху все вещи в их подлинном свете, предупреждать, когда надо, об опасности, какая она есть, и — в согласии с совестью и в меру разумения каждого — предлагать наилучший в данных обстоятельствах способ действия. Такова, Государь, моя преданность Вам. Не занимая никакого официального положения, не принадлежа ни к какой партии, я имею возможность слышать все мнения, подводить им совокупный итог и делать из них заключения, которые Вашему Величеству существенно было бы знать…»^[294]

Из этого послания следует, что для Толстого-художника принципиально было сохранить всю свою независимость: интеллектуальную, духовную, политическую. Остаться «поверх барьеров». Быть подвластным только голосу собственной совести. Причем в своем стремлении к правде и свободе он не боялся «пристрастной ревности друзей». Ему была важна истина, открытая им самим, а не стадная солидарность с какой-либо из враждующих сторон. Точно так же он полагал неприемлемым приспособленческое балансирование между ними. Занимая внятную позицию по всем главным альтернативам своего времени, Толстой вместе с тем не хотел быть и не был рабом этой позиции. Более того, он готов был отстаивать честь врага, если бы друзья его поступили бесчестно. Его девиз — неподкупность. Ему мало идеи, за которую следует бороться. Ему важны чистота помыслов и честность их воплощения. Ясно, что человек с такими устремлениями совершенно не подходил для нужд текущей политики, для неизбежных интриг и сомнительных компромиссов, сопутствующих всякой власти. Он и ставил себя вне политики, вне власти, защищая чистое искусство. Это понимание собственного места в борении гражданских страстей Толстой выразил в известном восьмистишии:

Будучи западником, он пишет славянские былины, притчи, баллады, драматическую трилогию из истории Руси. Будучи аристократом, ратует за отмену крепостничества. Будучи монархистом, борется не только против революционных демократов, но и против консерваторов в среде приверженцев самодержавия. Будучи поборником «чистого искусства», оставляет образцы гражданской лирики. Он спорит с обоими станами. Никому из них не дает он священной клятвы.

Именно за такое аполитичное «гостевание», именно за «поверхбарьерность» и судит графа советская критика. Как так? Нельзя жить в государстве и быть свободным от него… Надо примыкать, надо служить… И что значит «искусство для искусства»? Нет! «Искусство для народа»…

Но Толстой окончательно так ни к кому и не примкнул, а народность своего искусства ему — одному из лучших и популярнейших поэтов России — декларировать не было никакой необходимости. Он отстаивал «чистое искусство» и был при этом народно любим, что рушило априорные построения идеологов советской поры. Духовная свобода художника оставалась для него главной жизненной ценностью.