Побег генерала Корнилова из австрийского плена. Составлено по личным воспоминаниям, рассказам и запискам других участников побега и самого генерала Корнилова | А. Солнцев-Засекин | страница 8 | LoveRead.ec

Из лагерей-бараков лагеря этого типа являлись наиболее комфортабельными, и условия жизни в них были значительно легче. Для утренней и вечерней поверки в них, как и в лагерях, помещавшихся в замках, пленных не выстраивали на лагерном плацу, а дежурный офицер караула производил поверку по комнатам. Но вместе с тем лагеря этого типа наиболее тщательно охранялись, и побеги из них представлялись наиболее затруднительными. Они были обыкновенно окружены деревянной стеной, вкопанной в землю на пол-аршина и очень высокой: иногда она достигала четырех аршин. Посты часовых были расставлены и с наружной и с внутренней стороны стены. За стеною обыкновенно находился плац для прогулок, окруженный стеною из колючей проволоки, имевшей более сажени в вышину. Линия постов у этой стены была только с наружной стороны, но зато на углах были установлены иногда вышки с пулеметами. Около лагерей, пользовавшихся особенно беспокойной репутацией и известных более или менее частыми побегами из них, наряжались на ночь конные патрули.

В лагерях-бараках другого типа пленные помещались в общих казармах-бараках на отдельных койках или общих нарах, устроенных иногда в два, а иногда, но редко, – и в три этажа. Режим в таких лагерях был обыкновенно строже, и условия жизни хуже, но охрана слабее. Обнесены эти лагеря обыкновенно были только одною стеною из колючей проволоки от двух до трех аршин высотою и имели только одну линию часовых – наружную. Пленные солдаты обыкновенно помещались в лагерях этого последнего типа.

Наконец, были еще лагеря, помещавшиеся в казармах австрийских военных частей и в казематах старых крепостей. Условия жизни в этих последних были наиболее тяжелыми.

Были еще лагеря для пленных «самоопределяющихся» национальностей, склонных к поступлению во всевозможные легионы, формируемые при австрийской армии. Условия жизни в этих лагерях, по отзывам поляков и украинцев, лежавших со мною в одних госпиталях, были много лучше условий жизни даже в более «привилегированных» из лагерей для лиц, не отказавшихся от русского имени. Пленные солдаты, помещавшиеся в лагерях, получали довольствие натурой, пленным же офицерам полагался денежный отпуск на содержание – по четыре кроны в сутки на обер-офицера и по шесть – на штаб-офицера. Из этих денег производился вычет за отпускавшиеся казною в незначительном количестве хлеб и сахар, а остальные выдавались на руки. Довольствоваться офицеры могли в кантине – столовой, помещавшейся в самом лагере. Впрочем, иногда разрешалось открытие офицерами собственной столовой, продукты для которой закупались за счет офицеров комендатурой лагеря. В редких случаях все довольствие пленных офицеров лагеря производилось от казны, и наличных денег на руки тогда почти не выдавалось. С 1916 года, когда усилилась дороговизна, жить на отпускавшиеся казною средства становилось все труднее, а пленные солдаты в лагерях уже начали голодать. Впрочем, широкая масса гражданского населения Австрии и даже воинские части в тылу и конвоиры тоже недоедали, так как все заботы немецкого и австрийского правительства были обращены на фронт. Значительно затрудняло побеги то обстоятельство, что с 1916 года выдача содержания производилась так называемыми лагерными деньгами, различными для каждого отдельного лагеря, принимавшимися только лагерной кантиной этого лагеря и не имевшими хождения вне его. Для побега необходимо было обменивать эти деньги на общегосударственные, что было нелегко и делалось с большим убытком. Денежные переводы, получаемые пленными, уплачивались также «лагерными деньгами» и при более или менее крупных суммах не сразу, а по частям.

Почти то же самое, что и о концентрационных лагерях, можно сказать и о военно-лечебных заведениях для военнопленных. Обыкновенно режим легче и условия жизни лучше всего в прифронтовых лазаретах, в которых пленные помещаются вместе со своими недавними противниками и где, в особенности в отношении тяжелораненых, между ними не только не делается никакой разницы, но даже как будто стараются усиленной заботливостью выразить и уважение к храбрости врага, и участие к его несчастью; а всего тяжелее и хуже условия бывали в тех из лазаретов, предназначенных специально для русских, в которых пленные офицеры и солдаты помещались вместе.

Мне вспоминается, как в таком прифронтовом госпитале в Сатмар-Неймете, где я пробыл около месяца, доктор граф Буда-Белла просиживал целые ночи, лично дежуря у постели тяжелораненого русского прапорщика, и никому – ни старшему врачу госпиталя доктору Гуго Мольнару, ни немецким и венгерским офицерам – не казалось в этом ничего необычного, ничего, что не было бы в порядке вещей. И то же самое показалось бы всем и прежде всего мне самому чем-то странным и почти неуместным в Будапеште в [резервном] госпитале № 3, где я лечился позже, несмотря на всю медицинскую добросовестность младшего ординатора доктора Иштвана Ствовара и бесконечное добродушие врача-хирурга баронессы Рихард Зомбары.

В то время как военнопленные офицеры почти все без исключения и почти все время своего плена провели в лагерях, громадное большинство пленных солдат назначалось на работы всякого рода и находилось в лагерях лишь более или менее короткий срок.

На всех почти работах пленные пользовались относительной свободой по сравнению с условиями жизни в лагерях, в особенности те из пленных, которые попадали на полевые работы в какую-нибудь крестьянскую семью, глава которой находился на фронте. Почти бытовым явлением было в этом случае сожительство военнопленных со своими домохозяйками. Следует заметить, что из России все время поступали сведения о таких же явлениях. И солдаты, и офицеры получали постоянные письма об изменах своих жен и невест. Иногда они сами сообщали об этом, иногда сообщали родные и близкие мужа. Было несколько случаев самоубийств офицеров, получивших такие известия, но, в общем, большинство принимали эти вести хладнокровно, будто заранее примирившись с чем-то неизбежным. Как будто даже более изумлялись тому, что наша военная цензура пропускает письма с подобными сообщениями, чем самим сообщениям. Помню, что особенно изумляло подобное отношение русских военнопленных к известиям о супружеских изменах пленных же итальянцев, которые в плену выказывали себя примерными семьянинами.

Возвращаюсь к положению военнопленных на работах. Наиболее легким было положение пленных, согласившихся работать на фабриках, изготовлявших снаряды. К поступлению на них пленных принуждали иногда голодом и телесными наказаниями, но чаще всего просто соблазном сытой жизни. Иногда казалось, что тебя ударили по лицу, когда какой-нибудь австрийский офицер насмешливо говорил, что они могут вести войну с русской армией снарядами, сделанными русскими руками, и что, если бы у них не хватило людей для пополнения своей армии, то русские пленные за хороший паек или просто под угрозой наказания пошли бы на фронт против своих соотечественников…

Хорошо устраивались также солдаты, знавшие немецкий язык, поэтому, кроме немцев, находились в привилегированном положении и евреи. Последним, кроме этого, приходили на помощь их соотечественники, которыми в Австрии во время войны были переполнены тыловые командные должности. Так как на должности старших и надсмотрщиков в рабочих командах военнопленных обыкновенно назначались военнопленные же фельдфебеля и старшие унтер-офицеры, владеющие немецким языком, то как-то получалось, что многие пленные евреи оказывались, попав в плен, фельдфебелями и старшими унтер-офицерами и георгиевскими кавалерами всех четырех степеней. Я никак и до сих пор не могу догадаться, откуда они доставали такое количество Георгиевских крестов.