– Майор, подождите… – прервала его Ева,
по-настоящему испугавшись. – Как вас там? Станислав Петрович?
– Палыч.
– Станислав Павлович, вы же разумный человек, ну
подумайте сами, какой идиоткой нужно быть, чтобы орудие убийства спрятать чуть
ли не под своим ковриком? Ведь ясно же, что вы будете тут все
обыскивать… – Головин открыл рот, чтобы прокомментировать ее высказывание,
но Ева не дала себя перебить: – И потом, пистолет, как я успела заметить, был
без глушителя, а коль я убила Дусика именно из него, то звук выстрела должен
был разнестись по всему подъезду, но ничего такого не было… – Она посмотрела
на Астахову, которая слушала, напряженно сморщившись, и с несвойственной ей
заискивающей интонацией спросила: – Вы ведь не слышали никаких выстрелов, да,
Амалия Федоровна?
– Не слышали? – повторил Евин вопрос Головин.
И тут настал звездный час генеральши Астаховой. Выдержав
такую длинную паузу, что ей рукоплескал бы сам Станиславский, Амалия Федоровна
торжественно, но в то же время скорбно, будто оглашая смертный приговор,
произнесла:
– Слышала.
Ева Новицкая и Станислав Павлович Головин в унисон (только с
разной интонацией: Ева возмущенно, а Головин заинтересованно) вскричали:
– Что-о-о?
– Что, что? – нахохлилась бабка. – Выстрел.
Так бабахнуло, что у меня со страху…
– Врет она все, – с ненавистью бросила Ева. –
Наговаривает на меня, только не пойму зачем. Может, приплатил ей кто, чтоб меня
подставить…
– Нужна ты кому, – скривилась Астахова и,
повернувшись к Головину, отчеканила: – А выстрел был! Точно говорю.
– Когда он прозвучал?
– А вот как она из лифта вышла, – доложила
генеральша, дернув своей вставной челюстью в Евину сторону. – Гляжу,
кнопка лифта перестала мигать, остановился он, значит. И тут как грохнет!
– Это я банку уронила, – вскричала Ева, с радостью
и облегчением поняв, о чем говорит старуха. – С консервированной фасолью.
А она грохнулась о пол, потом покатилась… – Она вскочила с дивана и
метнулась в сторону кухни со словами: – Я сейчас вам ее покажу! – И, не
слушая протестов следователя, вернулась в прихожую со злополучной
жестянкой. – Вот, смотрите, – она сунула банку Головину под усы. –
Видите, тут даже вмятина осталась…
Майор, поморщившись, отодвинул злосчастную банку от своего
лица. По его виду Ева не поняла, поверил он ей или нет. Она вообще никак не
могла уяснить, всерьез он считает ее виновной или просто издевается. Эта
неопределенность жутко ее нервировала, поэтому Ева решила расставить все точки
над «i» незамедлительно:
– Вы действительно меня подозреваете?
– Ну я же вам сказал…
– Нет, я не спрашиваю, являюсь ли подозреваемой, я хочу
знать, вы, лично, следователь Головин, думаете, что это я убила брата?
– Вам так важно это знать?
– Да.
Головин жестом приказал подчиненным увести упирающуюся
Астахову и записать ее показания, и только после того, как дверь за старухой
плотно закрылась, он ответил Еве:
– Хорошо, я скажу, – и довольно неприятно
ухмыльнулся. – Я уверен, что это ваших рук дело. Не утверждаю, что
убийство преднамеренное. Скорее наоборот. Думаю, вы потеряли контроль над собой
и выстрелили. Быть может, вообще не хотели убивать, просто попугать, но
пистолет выстрелил – там курок слабый… – Головин говорил, а его взгляд так
и шарил по лицу Евы, точно пытался найти на нем подтверждение своим
словам. – Застрелив брата, вы растерялись и не успели придумать, что
делать и говорить. Поэтому сейчас вы так непосредственно себя ведете:
нервничаете, оправдываетесь и явно боитесь. Но вы не очень расстраивайтесь.
Убийство в состоянии аффекта не самое страшное преступление. При хорошем адвокате
(а у вас, я не сомневаюсь, он будет самым лучшим!) вы отделаетесь малым сроком.
Если же явку с повинной оформить, то вам может грозить лишь условная судимость…
– Да идите вы в задницу, товарищ майор, – устало,
без всякой злости сказала Ева. – И не думайте, что я поведусь на эту
разводку.
– Вы о чем, гражданка Новицкая? – нисколько не
обиделся на далекий посыл Головин.
– О том, что вы сейчас пытались подвести меня к
чистосердечному признанию! – Ева ткнула в следователя острым ногтем и, уже
не сдерживая эмоции, прорычала: – Только хрен дождетесь! Я никого не убивала,
тем более собственного брата. Я невиновна! Так что вам придется постараться и
найти настоящего убийцу!
– Ну да. Ну да, – пробурчал Головин,
вставая. – Ваша позиция мне ясна. – Он старательно разгладил свои
старые, но очень тщательно отглаженные брюки, смахнул с них несуществующие
пылинки. – Только и вы помните, что в милиции не идиоты работают. Мы
обязательно докопаемся до сути. И если я прав относительно вас, вы отправитесь
за решетку… – Он глянул на нее снизу вверх (Ева была выше следователя на
полголовы) своими холодными глазами. – Я посадил вашего брата, посажу и
вас!
Сказав это, Головин по-волчьи оскалился, развернулся и пошел
к выходу. Ева проводила его взглядом. Когда за майором закрылась дверь, она
упала на диван, опустила лицо в сложенные ковшиком ладони и разрыдалась, жалея
уже не Дусика, а себя, и боясь за свою прекрасную шкурку…
Наплакавшись, Ева вытерла сопливый нос о велюровую обивку
диванного подлокотника, встала, прошла в кухню, налила себе полный стакан
перцовки, поднесла ко рту, но тут же отставила и схватилась за телефон. С горя
квасят только слабаки, а Ева всегда считала себя сильной и волевой, поэтому,
вместо того чтобы напиться и забыться, решила действовать. И первое, что она
должна сделать, это найти себе адвоката и впредь беседовать с ментами только в
его присутствии. К тому же ей не помешают профессиональный совет и юридическая
помощь.
Взяв трубку, Ева на мгновение задумалась. Она никогда не
обращалась к юристам – не было надобности, поэтому телефонов адвокатских контор
в памяти ее аппарата не было, зато в собственной памяти хранился один, не
забывшийся с годами. Ева его и набрала. Когда в трубке раздалось: «Приемная
адвоката Моисеева, здравствуйте», она облегченно выдохнула и, хищненько
улыбнувшись, подумала – ну теперь-то, душка Петенька, ты от меня никуда не
денешься!
Эдуард Петрович Новицкий
Вульф швырнул телефонную трубку на стол и шумно выдохнул.
Только что ему сообщили о кончине его сына Дениса, и он не знал, как к этой
новости отнестись. С одной стороны, родная кровь, наследник, надо бы горевать,
но с другой – Эдуард Петрович давно перестал воспринимать Дусика как частичку
себя. И дело даже не в том, что отец и сын были разлучены еще в детстве, просто
Денис как человек был Вульфу неприятен. Трусливая скотина, слабак, глупец и
наглец – вот такие эпитеты Эдуард Петрович мог подобрать, чтобы
охарактеризовать сына, и эта характеристика вызывала у него приступ отвращения.
Вульфу был неприятен тот факт, что из его семени взросло такое никчемное
существо. Конечно, ему и сыновья половая ориентация покоя не давала, но все же
не это было приоритетным в его отношении к Дусику. Был бы он просто пидорком,
пускай, можно и смириться, но с малодушием Вульф мириться не хотел, вот с сыном
и не контактировал.