Клетчатый. Куда удерет? Седьмой этаж, сударь.
Курдюков. Придумает что-нибудь! Дайте я сам посмотрю.
Клетчатый. Нечего вам там смотреть, все уже осмотрено.
Курдюков. Ну я прошу вас, Ротмистр! Как благородный человек! Я вам честно скажу: мне с ним поговорить надо.
Клетчатый. Поговорить. Вы его там шлепнете, а мне потом отвечать.
Курдюков (страстно, показывая растопыренные ладони). Чем? Чем я его шлепну? А если даже и шлепну? Что здесь плохого?
Клетчатый. Плохого здесь, может быть, ничего и нет, но ведь, с другой стороны, приказ есть приказ. (Он быстро и профессионально обшаривает Курдюкова.) Ладно уж, идите, господин Басаврюк. И помогай вам бог.
Курдюков на цыпочках входит в спальню и плотно закрывает за собой дверь.
Феликс встречает его угрюмым взглядом, но Курдюкова это нисколько не смущает. Он подскакивает к тахте и наклоняется к самому уху Феликса.
Курдюков. Значит, делаем так. Я беру на себя Ротмистра. От тебя же требуется только одно: держи Магистра за руки, да покрепче. Остальное – мое дело.
Феликс отодвигает его растопыренной ладонью и садится.
Курдюков. Ну, что уставился? Надо нам из этого дерьма выбираться или не надо? Чего хорошего, если тебя шлепнут или меня шлепнут? Ты, может, думаешь, что о тебе кто-нибудь позаботится? Чего тебе тут Магистр наплел? Наобещал небось с три короба? Не верь ни единому слову! Нам надо самим о себе позаботиться! Больше заботиться некому! Дурак, нам только бы вырваться отсюда, а потом дернем кто куда. Неужели у тебя места не найдется, куда можно нырнуть и отсидеться?
Феликс. Значит, я хватаю Магистра?
Курдюков. Ну?
Феликс. А ты, значит, хватаешь Ротмистра?
Курдюков. Ну! Остальные, они ничего не стоят!
Феликс. Пошел вон!
Курдюков. Да почему? Дурак! Не веришь мне! Ну, ты мне только пообещай: когда я Ротмистра схвачу, попридержи Ивана Давыдовича!
Феликс. Вон пошел, я тебе говорю!
Курдюков рычит, совершенно как собака. Он подбегает к окну, быстро и внимательно оглядывает раму и, удовлетворившись, устремляется к двери. Распахнув ее, он оборачивается к Феликсу и громко шипит: «О себе подумай, Снегирев! Еще раз тебе говорю! О себе подумай!»
Едва он скрывается, в спальню является Наташа и тоже плотно закрывает за собой дверь. Она подходит к тахте, садится рядом с Феликсом и озирается.
Наташа. Господи, как давно я здесь не была! А где же секретер? У тебя же тут секретерчик стоял.
Феликс. Лизавете отдал. Почему это тебя волнует?
Наташа. А что это ты такой колючий? Я ведь тебе ничего плохого не сделала. Ты ведь сам в эту историю въехал. Фу ты, какое злое лицо! Вчера ты на меня совсем не так смотрел. Страшно?
Феликс. А чего мне бояться?
Наташа. Ну, как сказать. Пока Курдюков жив.
Феликс. Да не посмеете вы.
Наташа. Сегодня не посмеем, а завтра…
Феликс. И завтра не посмеете. Неужели никто из вас до сих пор не сообразил, что вам же хуже будет?
Наташа. Слушай. Ты же не понимаешь. Они же совсем без ума от страха. Они сейчас от страха на все готовы, вот что тебе надо понять. Я вижу, ты что-то там задумал. Не зарывайся! Никому не верь, ни единому слову. И спиной ни к кому не поворачивайся – охнуть не успеешь! Я видела, как это делается.
Феликс. Что это ты вдруг меня опять полюбила?
Наташа. Сама не знаю. Я тебя сегодня словно впервые увидела. Я же думала: ну, мужичишка, ну, кобелек, на два вечерка сгодится. А ты вон какой у меня оказался! (Она совсем придвигается к нему, и прижимается, и гладит по лицу.) Мужчина. Хомо. Обними меня! Ну что ты сидишь, как чужой?.. Это же я. Вспомни, как ты говорил: фея, ведьма прекрасная. Я ведь проститься хочу. Я не знаю, что будет через час. Может быть, мы сейчас последний раз с тобой.
Феликс с усилием освобождается от ее руки и встает.
Феликс. Да что ты меня хоронишь? Перестань! Вот уж нашла время и место!
Наташа (цепляясь за него). В последний разочек.
Феликс. Никаких разочков. С ума сошла. Да перестань, в самом деле!
Он вырывается от нее окончательно и отбегает к окну, а она идет за ним, как сомнамбула, и бормочет, словно в бреду: «Ну почему? Почему?.. Это же я, вспомни меня. Трупик мой любимый, желанный!..»
Феликс. Слушай! Тебе же пятьсот лет! Побойся бога, старая женщина! Да мне теперь и подумать страшно!..
Она останавливается, будто он ударил ее кнутом.
Наташа. Болван. Труп вонючий. Евнух.
Феликс (спохватившись). Господи, извини. Что это я, в самом деле. Но и так же тоже нельзя.
Наташа. Дрянь. Идиот. Ты что – вообразил, что Магистр за тебя заступится? Да ему же одно только и нужно – баки тебе забить, чтобы ты завтра по милициям не побежал, чтобы время у нас осталось решить, как мы тебя будем кончать! Что он тебе наобещал? Какие золотые башни? Дурак ты стоеросовый, кастрат неживой! Тьфу!
Тут в спальню заглядывает Павел Павлович. В руке у него бутерброд, он с аппетитом прожевывает лакомый кусочек.
Павел Павлович. Деточка, десять минут истекли! Я полагаю, вы уже закончили?
Наташа (злобно). С ним закончишь! И не начинали даже! (Решительными точными движениями она оправляет на себе платье, волосы.) Хотела напоследок попользоваться, но он же ни на что не годен, Князь! Не понимаю, на что вы надеетесь.
И она стремительно выходит вон мимо посторонившегося Павла Павловича.
Павел Павлович. Ай-яй-яй-яй-яй! Вы ее, кажется, обидели. Задели, кажется. Напрасно, напрасно. (Садится на тахту, откусывает от бутерброда.) Весьма опрометчиво. Могли бы заметить: у нас ко всем этим тонкостям, к нюансам этим относятся очень болезненно! Обратили внимание, как наш Басаврюк попытался Маркизу подставить вместо себя? Дескать, это она все наши секреты вам по женской слабости раскрыла? Ход простейший, но очень, очень эффективный! И если бы не трусость его, могло бы и пройти. Вполне могло бы! А что в основе? Маленькое недоразумение, случившееся лет этак семьдесят назад. Или сто, не помню. Отказала ему Маркиза. И не то чтобы он горел особенной страстью, но отказала! То есть никому никогда не отказывала, а ему отказала. Чувствуете? Вы не поверите, а вот семьдесят лет прошло, и еще сто семьдесят лет пройдет, а забыто не будет! А в общем-то мы все друг друга не слишком-то долюбливаем. Да и за что мне их любить? Вздорные существа, мелкие, бездарные. Этот Магистр наш, Иван Давыдович, высоко о себе мнит, а на самом деле – обыкновенный графоман от науки. Я же специально справки наводил у него в институте. Он там вечный предместкома. Вот вам и друг Менделеева! Диву даюсь, что в нем этот Ротмистр нашел? Откуда такое собачье преклонение? Да вы не стойте в углу, Феликс Александрович, присаживайтесь, поговорим.