Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Синицин cтр.№ 46

Особенно допекала путешественников на советско-финляндской границе одна женщина — офицер таможни, которая самозабвенно рылась в чужих вещах. Однажды я вез из Хельсинки подарок финских друзей — национальный нож «пукко». Чтобы не вызвать ненужных расспросов этой дамы о происхождении ножа, лезвие которого было длиной около девяти сантиметров, то есть разрешенным к провозу, я на всякий случай сунул финку на дно чемодана, а поверх грязного белья и рубашек разбросал несколько выразительных пачек презервативов. На долю нашего вагона досталась именно та самая дева-таможенник. Когда по ее требованию я поставил свой чемодан на диван и откинул его крышку, предметы мужской гигиены предстали перед ней во всей красе. Женщина-офицер густо покраснела, потом сказала мне «Фи!» и велела закрывать чемодан…

Три десятилетия подряд картина за окном вагона на советской стороне границы разворачивалась весьма типичная. На пригорке с левой стороны по ходу поезда, супротив вокзала, стоял одноэтажный деревянный барак, когда-то крашенный зеленой масляной краской, а теперь облупившийся пятнами. От него к железнодорожному полотну спускалась протоптанная по траве и грязи дорожка. Форсировать ее можно было только в резиновых сапогах. Пара окон в бараке были давно разбиты и прикрыты фанерой, но над ними криво торчала Т-образная телевизионная антенна и болтался выцветший, ставший розовым когда-то красный флаг. В канаве вдоль железнодорожной насыпи беспорядочно валялись оставшиеся от прежних ремонтов путей полусгнившие железнодорожные шпалы, вполне пригодные еще бетонные столбы, обрывки бумажек и различных упаковок.

По правой стороне на грязном перроне обычно сидели на мешках несколько граждан в темно-серой одежде и сапогах, ожидающие местную электричку до Выборга или Ленинграда. Женщины были в платках и неопределенного вида пальто или плисовых жакетах. Облупленные двери и фасад станционного здания, явно оставшегося без внимания ремонтников еще после боевых действий Второй мировой войны, с маленькими окошками и обвалившейся кое-где штукатуркой составляли разительный контраст аналогичному сооружению на финской стороне. Шагах в пятидесяти, если идти по жидкой грязи от станции к выщербленной временем и климатом улице пристанционного поселка, стоял небольшой кривой деревянный сарайчик с двумя дверями. На дверях криво, но заметной красной краской были выведены буквы «М» и «Ж». Как водится на российских станциях, войти в отделение «М» общественного туалета можно было только на цыпочках. При этом оставался риск поскользнуться на загаженном полу и измазаться о вечно липкие стены, на которых полосками в палец шириной засохли испражнения. Глядя на разрисованные стены, становилось ясно, что туалетная бумага никогда не попадала в это заведение. А некоторые посетители обходились даже и без такой роскоши, как клочки газет «Правда» и местных районных листков, воткнутых на ржавый гвоздь.

Иногда на перроне в пристанционной палатке торговали бутылочным пивом, а к прибытию поезда Ленинград — Хельсинки обязательно привозили штабель ящиков с водкой, специально для следующих на родину гостей Советского Союза из Финляндии. Многие пассажиры-финны брали по нескольку бутылок, хотя в Суоми запрещалось провозить больше двух бутылок спиртного. Но они легко выходили из положения. Лишние бутылки коллективно потреблялись финнами прямо из горлышка перед пересечением границы. В багаже, естественно, у них находился полный разрешенный комплект крепких напитков. Как-то, отправляясь в Финляндию, я стал зрителем великолепного пира. Один из финских пассажиров поезда Москва — Хельсинки вез домой большую жестяную банку зернистой икры, более полутора килограммов весом. Разрешено же было вывозить из СССР только две стодвенадцатиграммовые стеклянные баночки. Советские таможенники запретили «экспорт» этой большой банки. Но гордый финн не сдался. Он объявил своим землякам-пассажирам, что приглашает их за умеренную цену совместно съесть всю черную икру, запивая ее русской водкой из «лишних» бутылок. Желающих нашлось много. Финн отложил разрешенные к вывозу две сотни граммов зернистой икры в чайный стакан, а остальную стал выдавать из банки столовыми ложками пирующим. Процедура пожирания черной икры и водки пассажирами продолжалась довольно долго. Таможенники не давали сигнала к отправлению поезда до тех пор, пока финны не съели всю икру и с блаженным видом свалились на диваны в своих купе.

В начале 80-х годов, когда я вернулся на работу в АПН, Социал-демократическая партия Финляндии, в региональных газетах которой я часто выступал с международными комментариями, пригласила меня в Суоми. Финские товарищи показали мне всю страну — от юга до севера и с запада до востока. Высочайший уровень культуры быта, труда не только в комфортабельных городских условиях, но и на лесоповале, стерильная чистота жилищ, школ, общественных и административных зданий, гладкость асфальтированных и грунтовых дорог, покрытых гравием, доброжелательность и вежливость людей в отношениях друг с другом снова, как и в 50-х, и в 60-х годах, очаровали меня. Когда я после этого возвращался домой, то глаза опять резанула нищая картина быта на советской стороне границы с Финляндией.

Не стерпев свинского образа нашей страны, открывавшегося иностранному путешественнику сразу после пересечения северной границы, я пошел к начальнику погранзаставы и с горечью высказал ему свои наблюдения. Полковник нисколько не удивился. Живя десятилетия в родном беспорядке и наблюдая за мало меняющимся образом жизни, он, видимо, привык к обстановке, окружавшей его. Он сказал, что это дело путейских властей содержать в чистоте все, что находится в так называемой полосе отчуждения железной дороги, в том числе и сооружения вокзала, а пограничники отвечают только за то, чтобы не было нарушителей границы…

Горькие мысли о безысходной бедности нашего народа, жалкой материальной основе его жизни приходили в голову и во время других зарубежных поездок.

Время своего отпуска, которое совпадало с отпуском Юрия Владимировича, я, бывший журналист, привыкший к подвижному образу жизни, а теперь вынужденный одиннадцать месяцев в году по четырнадцать часов в сутки сидеть в четырех стенах кабинета, использовал, как правило, для автотуризма. На нашей старенькой 21-й «Волге» мы колесили с женой по дорогам СССР — на юг и в Ленинград.

Оформляя выездные документы в ВЦСПС для редкого тогда индивидуального автотуризма по соцстранам, удалось побывать в Польше и ГДР, Чехословакии и Венгрии. За четырехнедельный отпуск разнообразных впечатлений накапливалось так много, что их хватало на одиннадцать долгих месяцев в четырех стенах кабинета. Самыми яркими, памятными и обидными из них для нас, советских, становились воспоминания о поездках по дорогам братских социалистических стран.

…От Москвы до Бреста ведет прекрасная дорога. По ней мы проезжали 1100 километров до границы Польши за полтора дня, с ночевкой в Минске. Деревни, которые иногда попадались на нашем пути на территории великого и могучего Советского Союза, поражали своей нищетой, неухоженностью и грязью. Редко в каком палисаднике можно было заметить куст георгинов или золотых шаров. Жители мужского и женского пола, бредущие по обочинам шоссе в деревнях, иногда в нетрезвом состоянии, были одинаково одеты в серые ватники и кирзовые или резиновые сапоги. Картина была удручающая, особенно в дождливую погоду. Иногда попадались велосипедисты, на багажниках которых прямо под дождем и брызгами грязи от проходящего транспорта были укреплены без всякого укрытия хотя бы газеткой буханки черного или серого хлеба. Только Минск — нарядный, ухоженный, чистый — являл собой исключение из унылого зрелища. Почти сразу за Минском, в районе железнодорожной станции Негорелое, в 1939 году проходила государственная граница СССР. После нее начиналась Западная Белоруссия. Она жила под советской властью на два десятка лет меньше, чем остальная территория Советского Союза к востоку от Негорелого. Сельский и поселковый ландшафт сразу чуть менялся в лучшую сторону. Дома были явно чище и ухоженнее, а дороги более гладкие. Аккуратные костелы и церкви оставались неразрушенными, хотя и не всегда функционирующими.