С песнями прошли мы через деревню Узух-Хассан, у которой черкесы прекратили свое преследование. Солнце уже село, когда мы подошли к реке Сюютли, на берегу которой находилась какая-то пустая помещичья усадьба (чифтлик), вероятно, покинутая владетелем турком. От Гречановского я не получал никаких известий и потерял его совершенно из виду. Поэтому я решился остановиться здесь на ночлег и дожидаться его. Я поместился в пустом турецком доме, а казаки расположились в большом дворе, обнесенном кирпичной стеной. Распорядившись относительно мер охранения на случай нечаянного нападения, я заснул как убитый на мягком и широком турецком диване. Ночь прошла совершенно спокойно. Утром рано приехал от Гречановского казак, сообщил, что у них тоже все благополучно и что башибузуки не тревожили их больше. Нам приказано было двигаться дальше.
Позавтракав наскоро яйцами, молоком и хлебом, откуда-то раздобытыми казаками, я снова уселся на коня и направился со своею командой к Эски-Загре, до которой оставалось еще около 15-ти верст. Дон весело и бодро выступал впереди, оглядываясь по временам на своих боевых товарищей, с которыми он так приятно провел ночь в турецких конюшнях, наевшись вволю прекрасного овса.
Еще усевшись только на коня, я заметил, что седло мое как-то особенно блестело и издавало приятный, сильный запах.
– Чем это вы смазали амуницию? – обратился я к казакам, увидев, что и их седла тоже блестят.
– А это, ваше благородие, – отвечал, улыбаясь, урядник, – нынче утром казаки отыскали в погребе маленький бочонок, зарытый в землю, с каким-то маслом. Так вот им и смазали амуницию, сапоги, а кое-кто и голову. Пахучее оно, должно, из него турки помаду делают!
Я тогда только догадался, что это был бочонок с розовым маслом, который бежавший помещик не успел, вероятно, захватить с собой.
Казаки сильно опечалились, когда узнали от меня, что этот бочонок стоил больших денег…
– Ну, братцы, в другой раз будем умнее! – говорили они друг другу. – Кто ж его знал, что оно такое дорогое!..
– А вы, подлецы, не смейте этого в другой раз делать, – выругал я казаков. – От масла вся амуниция погореть может…
Проехав несколько верст, я услышал во время беседы казаков произнесенную ими несколько раз фамилию начальника отряда, майора Теплова, и при этом не особенно лестные эпитеты по его адресу. Заинтересованный этим, я придержал несколько коня, чтобы лучше слышать разговор, и скоро понял, в чем дело: во время разрушения железнодорожной станции и истребления разных складов и запасов в Каяджике некоторые из казаков воспользовались турецкими шелковыми рубахами, чтобы заменить ими свое старое рваное белье. Увидав это, майор сильно рассердился, стал ругаться и одного из казаков побил даже нагайкой. Все же рубахи приказал бросить в огонь. Так вот за это они его теперь и ругали. «А в самом деле, – думал я, – отчего бы и не разрешить заменить старые порванные рубахи новыми? Кому с того польза, что их пожег?.. Будь я на его месте, то, напротив, приказал бы бросить в огонь наше старье, а не прекрасное новое!..» Вообще, кажется, майор Теплов не особенно-то долюбливал нас, казаков.
Так, например, он обещал Гречановскому, что деньги, которые окажутся в кассе (найденной мной на железнодорожной станции в Каяджике), он разделит поровну на весь отряд. Не знаю, может быть, драгуны и артиллеристы получили, но казакам ничего не досталось. Вообще, какая участь постигла эту кассу и сколько в ней оказалось денег я об этом ничего не слыхал. Далее: донося рапортом о результатах рекогносцировки, о порче железной дороги и телеграфа и упомянув подробно о действиях своих эскадронов и конноартиллерийского взвода, а также назвав по фамилиям всех драгунских офицеров и даже некоторых унтер-офицеров, майор Теплов только в конце рапорта упомянул про нас: «и сотня казаков», не назвав при этом ни номера полка и сотни, ни фамилии ее командира и офицеров – точно роль наша в этой рекогносцировке была самая ничтожная, мизерная… А сотня, между тем, при наступлении шла в авангарде, а при отступлении – в арьергарде, т. е. на ее долю выпала при движении самая тяжелая роль, уже не говоря о разрушении железнодорожных построек.
В Эски-Загру я прибыл около 12 часов дня, и вскоре туда же явились Гречановский и Ретивов с остальными казаками нашей молодецкой сотни.
В тот же день, вечером, я получил приказание произвести рекогносцировку дорог в Малых Балканах и два дня должен был провести на коне в несколько знакомых уже мне горах, не выпуская почти из рук планшета с компасом и карандашом.
Два дня я дышал здоровым горным воздухом, любовался с высоких вершин на видневшиеся вдали роскошные долины Марицы и Тунджи, отдыхал в тени столетних каштанов и дубов, в то время как Дон мой с аппетитом пощипывал вкусную ароматическую травку, – словом, провел эти два дня в здоровом, приятном труде.
Наконец, я окончил свою работу, вычертил кроки
[157], написал легенду и представил все это в штаб начальника кавалерии передового отряда, Николая Максимилиановича Лейхтербергского, за что и удостоился лично получить благодарность от Его Высочества.
Глава V
Между тем слухи о наступлении с юга и юго-востока грозных сил Сулеймана все более и более подтверждались как нашими рекогносцировками, так равно и рассказами бежавших испуганных жителей. Пронесся также слух, что в Ени-Загре появился довольно значительный турецкий отряд. Чтобы проверить эти сведения, туда направлен был, 17 июля, дивизион казанских драгун, который действительно, не доходя Ени-Загры, встретил сильный неприятельский отряд и должен был отступить. В тот же день отряд Николая Максимилиановича (казанские и астраханские драгуны, киевские гусары, болгарское ополчение, 16-я конная батарея, взвод 10-й донской батареи и наша сотня) тоже двинулся из Эски-Загры по дороге в Ени-Загру и, пройдя верст 25, близ деревни Карабунар, столкнулся с турецкими силами, которые шли нам навстречу.
Завязалась перестрелка, хотя довольно и нерешительная. Наша сотня во время дела охраняла правый фланг отряда, находившегося между деревнями Карабунар и Чаулыкиой.
Было около двух часов дня, когда мы заметили сильные колонны неприятельской пехоты и артиллерии (тысяч около шести), которые медленно приближались к деревне Карабунар, предшествуемые густою цепью черкесов. Я был послан Гречановским к Его Высочеству с донесением о наступлении турок. Великие князья Николай Максимилианович и Евгений Максимилианович, окруженные блестящей свитой, находились при резерве между деревнями Долбока и Чаталы. Выслушав мое донесение, Николай Максимилианович приказал в случае сильного напора со стороны турок медленно отойти сотне к деревне Чаталы и остановиться здесь на правом фланге наших войск. Бывшие в это время в резерве дружины болгарского ополчения развертывались в боевой порядок и занимали позиции между деревнями Долбока и Чаталы.