— Ульянов, — удивился кассир. — Тот самый Ульянов, который жил у нас в Цюрихе как политический эмигрант, а сейчас в России стал таким знаменитым человеком? Ульянов, о котором пишут во всех газетах!?
Харитонова подтвердила, и к окну стали собираться клерки — взглянуть… Книжка пошла по рукам, удивляя всех служащих незначительностью заприходованной суммы.
Получать остаток счёта и закрывать счёт Харитонова, конечно, не стала. Она оставила книжку у себя и впоследствии передала её в Институт марксизма-ленинизма…
Не думаю, что Владимир Ильич сохранил тогда пятифранковый счёт исключительно для прикрытия «миллионных» «германских» счетов, хотя Николай Стариков, буде он узнает об этом историческом курьёзе, интерпретирует его, скорее всего, именно так.
Впрочем, продолжу…
НАСТУПИЛ 1917 год…
Нейтральная Швейцария — островок спокойствия и тишины в Европе, охваченной войной.
С одного бока у швейцарцев — имеющая фронт с Германией Франция. С другого — имеющая фронт с Россией и Сербией Австро-Венгрия. Сверху — Германия, застрявшая во Франции, где кроме французов держит фронт английский экспедиционный корпус… Снизу — хотя и вяло, но тоже ввязавшаяся в драку Италия со своими берсальерами, украшенными шляпами с петушиными хвостами.
Везде война, но в Швейцарии — непрочное спокойствие.
И в этой мирной Швейцарии — Ленин. Но не тот Ленин, о котором знает весь мир, а пока что всего лишь изгнанный царизмом из России российский подданный Владимир Ульянов, на европейский лад — Oulianoff, проживающий по адресу: Spiegelgasse. 14II. Zürich (Suisse).
Зададимся ещё раз вопросом — кем он был тогда для мира, в который пришёл сорок шесть лет назад?
Скромный политический эмигрант, как говорится — широко известный в узких кругах… Даже для хорошо знавших его по долгу службы чинов Охранного отделения и Департамента полиции Министерства внутренних дел Российской империи он был всего лишь лидером не очень опасной нелегальной партии, занимающейся пропагандистской деятельностью среди рабочих… Но и тут его влияние было не очень-то прочным, потому что в ходе войны партийные оппоненты Ленина — меньшевики — вошли в России в военно-промышленные комитеты, и это позволяло им усиливать свои позиции в рабочей среде.
Конечно, Ленин, и находясь в меньшинстве, был более опасен для царизма, чем меньшевики. Это жандармы понимали. Его сила была в решимости, в непримиримой принципиальности там, где быть непринципиальным означало скатиться на уровень политиканства. Однако жандармы понимали и то, что даже с Лениным большевики моря сейчас не зажгут — не те силы.
Бомб большевики в царских сановников не бросали, не бросают и бросать не собираются, так что жандармы больше опасались эсеров с их Боевой организацией, с их бомбистами-смертниками и с их влиянием в крестьянстве, да ещё и в зажиточном крестьянстве!
Крестьянство — это 70–80 процентов населения России. Это, к 1917 году, миллионы вооружённых мужиков. Всколыхни их эсеры под пару-тройку удачных террористических актов — Россия могла бы и полыхнуть…
А Ульянов-Ленин?
Ну, он прочно застрял в Швейцарии и занят написанием рефератов то на французском, то на немецком языке…
Ну и пусть его!
Всё ведь тогда так и было! Знакомство с ленинской перепиской второй половины 1916-го и начала 1917 года однозначно убеждает, что о назревавших в России событиях (если иметь в виду элитарный заговор, ставший катализатором уже народного взрыва) Ленин не имел ни малейшего представления и на скорый революционный подъём в России не рассчитывал.
Связь с Россией тогда почти прервалась, и Ленин увлёкся борьбой с оппортунистами из европейских социал-демократий, начиная со швейцарцев. Всё той же Инессе Арманд он писал 15 января 1917 года:
«Дорогой друг! Только сегодня… закончили мы начавшееся вчера совещание о выступлении против Гримма. Участвовал и немец, член группы „Die Internationale“, вполне левый.
Приняли такое решительное заявление против Гримма (с требованием его удаления из I. S. K. [Международной социалистической комиссии. — С. К.]), что Платтен назвал это „политическим убийством“.
Это пока строго между нами.
Пройдёт неделя-другая, пока это пошлётся Роланд-Гольст и др., и от них придёт ответ.
Устал я порядком — отвык от собраний…»
[211]
Роберт Гримм (1881–1958) — это правый швейцарский социалист, член швейцарского парламента, Фриц Платтен (1883–1942) — левый швейцарский социалист, который вскоре сыграет видную роль в деле переезда Ленина в Россию… А Генриетта Роланд-Гольст (1869–1952) была в то время левой голландской социалисткой, позднее входила в Компартию Голландии, работала в Коминтерне, но к концу двадцатых годов скатилась на позиции «христианского социализма».
Итак, в России подспудно назревали события, дело шло к физическому устранению Распутина и политическому убийству не кого иного, как самого «Государя Императора», а Ленин занимался в Швейцарии тем, что сваливал какого-то Гримма… И подобные места в ленинских письмах, написанных разным адресатам буквально накануне Февральской революции, встречаются сплошь и рядом!
Да и ленинская биохроника подтверждает, что противостоянием с лидером Социал-демократической партии Швейцарии Робертом Гриммом, который был под боком, Ленин был поглощён тогда намного больше, чем противостоянием с императором Николаем, который был от Ленина за тысячи километров…
ДАЖЕ во второй половине февраля 1917 года Ленин не знал о том, что его с Крупской вторая и последняя эмиграция заканчивается. И этому (полному неведению Ленина) есть точное, достоверное, документальное подтверждение — два его письма, относящиеся к началу 1917 года.
15 февраля 1917 года Ленин направляет из Цюриха очередное письмо младшей сестре — Марии Ильиничне Ульяновой в Петроград (впервые опубликовано в 1929 году в журнале «Пролетарская революция» № 11 по оригиналу):
«Дорогая Маняша! Сегодня я получил через Азовско-Донской банк 808 frs. (1 швейцарский франк ≈ 0,58 рублей. — С. К.), а кроме того, 22.I я получил 500 frs. Напиши, пожалуйста, какие это деньги, от издателя ли и от которого и за что именно и мне ли. Необходимо бы иметь расчёт, т. е. знать, какие именно вещи уже оплачены издателем, а какие нет. Я не могу понять, откуда так много денег (ха, из германского генштаба, вестимо, аж целая почти тысяча рублей! — С. К.); а Надя шутит: „пенсию“ стал-де ты получать. Ха-ха! Шутка весёлая, а то дороговизна совсем отчаянная, а работоспособность из-за больных нервов отчаянно плохая. Но шутки в сторону, надо же всё-таки знать поточнее; напиши, пожалуйста… Боюсь расходовать деньги (иногда через меня посылали одному больному приятелю)…
Мы живём по-старому, очень тихо…»
[212]