Идущие. Книга I - читать онлайн книгу. Автор: Лина Кирилловых cтр.№ 132

— Снова. Только немного другим.

Девочка смотрит на молодого мужчину своими неправдоподобно яркими голубыми глазами.

— Ты точно уверен? — от волнения, а, может, внутренней боли она говорит с ним, как с ровесником.

— Да, — говорит ей Курт. — Со мной такое тоже когда-то случилось.

Капитан делает пару шагов, чтобы загородить собой выход из залы.

— Курт, хватит. Разговоры уже не помогут.

Пророчица замечает перемещение и понимает его смысл, но подбирается от слов, не от движений. Она следит за Куртом с каким-то нехорошим любопытством. Кожа на сухом её лице плотно обтягивает костлявые скулы.

— И с ним, — указывает Курт на друга. — И с ней, наверное, только она ничего о том не помнит…

Четвёртая хмурится.

— Достаточно, — неодобрительно говорит Капитан.

— Да я же наоборот! — возмущается Курт. — Я хочу, чтобы она…

Он наклоняется и сжимает Ладу за плечи. Она глядит на него очень доверчиво.

— Да, слушай… Они рушатся и воскресают. Не как разбитая ваза… кувшин, кружка или там горшок, которые склеили из осколков, но как трава, которая проросла на пожарище. Новая жизнь. Целое. Другое. Но, знаешь, — он плотно сжимает губы, прежде чем продолжить, и они белеют, становясь бескровными, как у больного. — Откуда можно быть уверенным, что вырастет что-то лучшее, чем есть у тебя сейчас?

Лада вздрагивает. Пророчица вскидывает голову — капюшон спадает и становится видно, что волосы у неё длинные, серо-стальные, с сохранившими кое-где чёрный цвет прядями — и кричит, громко, протяжно, тяня один-единственный звук «А», обращаясь к людям во дворе, словно подавая сигнал опасности. Вседозволенности. Входная дверь трещит от ринувшейся через неё толпы — злой и заждавшейся. Лязгает железо.

— Думаю, я должна сказать вам последнее, — холодно, с долей мстительной издёвки произносит пророчица. — Там, снаружи, на краю деревни, сейчас одна из вас. И армейцы. Их много. Хотят денег, которые я им пообещала, и конфедератов, пойманных в прицел, а, пока ждут, не прочь и поразвлечься. Племя чёрное и порочное — знаете, что они делают с красивыми женщинами?

Она по-прежнему смотрит на Курта, но теперь обращается к Четвёртой:

— Так что там было про любовь?

У пророчицы тон победителя. Курт отпускает плечи девочки.

— Незадача, — бесцветно говорит он.

В сенях уже топчется разъяренная масса. Часть толпы, не вся. Но Курт не беспокоится тем, как сквозь неё протолкаться — он размахивается прикладом, чтобы выбить перекрёстную раму, и выпрыгивает из окна. Снаружи его приветствуют с предвкушением бойни: «Чёрно-зелёный!». Кричат ещё громче, когда следом за ним появляются ещё двое. Кричат от того же предвкушения, которое, впрочем, быстро сменяется на иное.

Лада тоже хочет уйти.

— Куда ты? — спрашивает её мать.

— Переодеваться.

Пророчица благосклонно кивает.

— Умна не по годам. Умнее, чем они.

— Трусливей, — шепчет дочь.

Он выпрямляется в полный рост, вызывая в памяти тот день, как много-много лет назад, когда носил действительно травянисто-болотную с черной окаемкой заострённую каску и пышущий паром сквозь клапаны тяжелый и громоздкий пулемет, стоял на краю лесного оврага и целился в тех, кто жался друг к другу на его песчаном дне. Там тоже были дети и женщины. Ему становится страшно оттого, с какой готовностью откликаются на воспоминание руки, но ещё страшнее, когда он понимает, как много среди этих, наступающих на него людей, светловолосых. А ещё он очень боится опоздать.

Он делает единственное, что сейчас может.

В гуще людей, бурлящей у дома пророчицы, появляется брешь. Выстрелы рвут, кромсают, рубят… воздух. Человек с зелёными глазами, полными безумия и страха, стреляет поверх голов. Сказанное пророчицей задело его за больное. Деревенские роняют своё оружие, пригибаются, жмутся к земле — растерявшие пыл, напуганные, потому что им, огорошенным неожиданным бешенством, звучащим в несмолкаемом крике теперь уже этого чужака, каждому кажется, что те, кто стоит впереди, падают из-за того, что убиты. После того, как одна из очередей, выпущенных этим высоким, снесла зубцы чьих-то опрометчиво вскинутых вил, желание размахивать ими начисто пропало. За человеком бегут двое других — их винтовки тоже плюются огнем. Нет, с ними связываться не хочется. Хочется, чтобы не тронули. Они похожи на разгневанных богов.

«Пётр был пьяницей», — бьётся в мозгу деревенских.

Пьяница — грешник. Боги — карают.

Они бегут, взрывая ботинками летнюю землю.

Они не успевают добежать совсем немного. Первый грузовик уже проезжает кладбище.

9. Все

Убийца его жены глядит на него широко расставленными глазами, уже поменявшими цвет с младенческого голубого на янтарный. Он голоден и просит есть: морщится, дёргает ногами и с кряхтением разевает рот. Если не накормить, начнет плакать в голос.

— Сучёныш, — беспомощно бормочет Пётр.

Он поит убийцу молоком, которое предусмотрительно подогрела Белая. В печке, в глиняном горшке, оно может хранить своё тепло долго, но никогда не застаивается — убийца прожорлив. Пётр окунает в миску завязанный узелком платок и встряхивает потяжелевшую ткань, чтобы не капало на стол и на руки. Убийца с жадным причмокиванием тянет молоко из узла. Убийца мал, беззуб и отвратителен. Пётр ненавидит убийцу так же сильно, как всегда любил его жертву.

Она пришла в деревню весной, когда на ветвях набухали почки — исхудавшая, измученная голоногая и простоволосая девчонка в обносках, юная женщина с лицом неземного создания, которое Пётр видел на одной из картин в мёртвом городе. У того, изображённого на потрескавшемся холсте, за спиной распускались лебединые крылья — а у девушки были только скрещённые руки, которыми она прикрывала черноволосую голову, как будто была не красивейшей из когда-либо виденных Петром людей, а изъязвленной горбатой уродкой, одноглазой и клыкастой, каких на ярмарке показывают за медяки. Ярмарочных уродов за дополнительную плату можно было побить камнями. Деревенские хотели сделать с девушкой то же самое, потому что она пришла с запада, а армейцев в те года не жаловали: несколько чёрно-зелёных банд разграбили зимой три деревни. Но Пётр запретил. Он увёл девушку в свой дом, и она не сопротивлялась. Наутро Пётр объявил старейшине, что женится на ней. Что она, как его жёна, теперь больше не армеец, а одна из них, центральных. Народ повозмущался, но тихо и недолго: вскоре у всех нашлись другие заботы. Только у Белой их не было, и она зачастила в дом — помогать двоим счастливым с уборкой и готовкой. В животе у черноволосого ангела начал подрастать убийца.

Она была такой маленькой, что, обнимая мужа, еле доставала макушкой до его груди. Он приносил ей из леса тёплые пушистые меха, сорванные с кустиками ягоды, охапки густо пахнущих цветов, плоды-дички. Остальные женщины завидовали и шептались. Она заткала дом половиками и ковриками, сплела гобелены из соцветий и трав, закрыв голые занозистые стены и балки, вывязала салфетки и скатерти, сшила из шкур куртки и накидки, и спала, положив ему голову на плечо, а потом умерла, а убийца остался. Ей было семнадцать. Ему — тридцать восемь. Но количество людей в доме снова приравнялось к двум, и это была тоскливая двойка, так нелепо натужная, безрадостная, в которой обе стороны были очень далеки друг от друга, чтобы сойтись в семью, а одна, к тому же, была убийцей. Откуда тут любовь? Каким образом?