Мари. Дитя Бури. Обреченный - читать онлайн книгу. Автор: Генри Райдер Хаггард cтр.№ 99

Можно было бы предположить, что после этой удивительной, так потрясшей меня («потрясшей», пожалуй, самое верное слово) сцены с кафрской девушкой, которая, подчинив меня собственной воле, нашла в себе мужество отпустить меня прежде, чем я раскаюсь в содеянном (а она знала, что именно так и случится, стоит ей только выйти за порог моей хижины), и тем самым заставив меня почувствовать себя наихудшим из дураков, можно было предположить, что мои отношения с этой юной леди станут натянутыми. Ничуть не бывало. Когда следующим утром мы встретились снова, Мамина держалась естественно и непринужденно, обрабатывала мои уже почти зажившие раны, весело щебетала о том о сем, расспрашивала о содержании писем, полученных мною из Наталя, и нескольких газет, что пришли вместе с ними – все это немало интересовало ее, – и далее в том же духе.

Невозможно, скажет здравомыслящий критик. Невозможно, чтобы дикарка могла действовать так тонко. Что ж, дружище критик, в этом-то ты и не прав, ведь, если разобраться, между тобой и дикарем разница совсем невелика.

Во-первых, по какому такому праву мы называем такие народы, как, например, зулусы, – дикарями? Не принимая во внимание обычай полигамии, который, в конце концов, общепринят у многих высоко цивилизованных народов Востока, замечу, что их социальная система очень похожа на нашу. У них есть или, скорее, был свой король, своя элита и простой люд. У них есть тщательно продуманные законы и нравственная система, в каком-то смысле не менее высокая, чем наша, и, уж во всяком случае, совершенно точно ею гораздо реже пренебрегают. У них есть свои священнослужители и врачеватели; зулусы исключительно правдивы и блюдут обычаи гостеприимства.

От нас они отличаются главным образом тем, что не напиваются допьяна, пока этому их не научит белый человек; что вследствие жаркого климата носят на себе гораздо меньше одежды; что в их городах по ночам не встретишь таких позорных картин, как в наших; что они относятся к своим детям с нежностью и заботой и никогда не бывают с ними жестоки, хотя изредка могут умертвить родившегося уродом младенца или двойню, и что, когда у них случается война, а это происходит довольно часто, они подходят к ней с ужасающей основательностью, почти такой же страшной, какая бытовала в каждой европейской нации еще несколько поколений назад.

Необходимо также упомянуть о преклонении туземцев перед колдовством и о жестокостях, являющихся результатом их почти поголовной веры в могущество и эффективность магии. С тех пор как я поселился в Англии, я углубляю свои знания в этой области и нахожу, что еще совсем недавно подобная жестокость практиковалась в Европе повсеместно – и это в той части света, которая на протяжении более тысячи лет пользовалась преимуществами христианского вероисповедания.

И все же этот высококультурный белый человек поднимает камень и швыряет его в нищего и невежественного зулуса, что, как я замечаю, самый распущенный и негодный пропойца из племени белых людей готов сделать по большей части лишь оттого, что зарится на его землю, его работящие руки и плоды его трудов.

Однако я отклонился от главной своей мысли: умные мужчины и женщины из среды тех, кого мы называем дикарями, во многих своих проявлениях чрезвычайно схожи с такими же умными мужчинами и женщинами из среды народов цивилизованных.

Здесь, в Англии, каждый ребенок получает образование на средства государства, однако я не заметил, чтобы эта система способствовала появлению талантливых личностей. Талант есть дар природы, и эта общечеловеческая мать раздает свои блага справедливо и беспристрастно между всеми, кто дышит. Хотя, возможно, не вполне беспристрастно, примером чему являются древние греки и прочие древние народы. В целом же общее правило сохраняется.

Но вернемся к Мамине – женщине, столь щедро одаренной от природы яркой внешностью, что, если бы ей представилась возможность, она, несомненно, сыграла бы роль Клеопатры с равным, а то и большим успехом, поскольку обладала и красотой, и беспринципностью этой знаменитой женщины и была, думается мне, вполне сопоставима с ней по силе страсти.

Я с неохотой пускаюсь здесь в подобные рассуждения, поскольку это затрагивает меня лично, ведь природное самолюбие мужчины делает его склонным к заключению, что именно он является предметом единственной и неугасимой любви. Знай он все факты, он, возможно, освободился бы от иллюзий и чувствовал бы себя таким же ничтожным, как я в тот момент, когда Мамина выходила, вернее, выползала из хижины (даже это она делала грациозно). И все же, скажу откровенно – почему бы не быть откровенным, если описываемые события имели место так давно? – я искренне верю, что в словах Мамины присутствовала известная доля правды, что, бог знает по какой причине, она полюбила меня, и любовь эта продолжалась в течение всей ее короткой и мятежной жизни. Однако предоставим читателю самому судить, так ли это.

В течение двух недель со дня того разговора я окончательно поправился, набрался сил, и ребра мои и все части тела, которые поранил буйвол своими железными копытами, зажили. К тому же в Натале меня ждали неотложные дела, и я торопился уехать. Поскольку от Садуко не было никаких вестей, я решил двигаться в сторону дома, оставив ему сообщение, чтобы он знал, где меня искать в случае, если я ему понадоблюсь. Правда заключалась в том, что я не испытывал никакого желания участвовать в его «личной» войне с Бангу. На самом деле я желал держаться подальше от всего этого, включая красавицу Мамину и ее насмешливые глаза.

И вот как-то утром, получив в свое распоряжение волов, я велел Скоулу запрячь их – он с радостью бросился исполнять мое поручение, поскольку ему и другим слугам уже давно не терпелось вернуться к цивилизации и ее благам. Однако едва он взялся за дело, как пришло известие от старого Умбези: он умолял меня отложить отъезд до второй половины дня, потому что к нему приехал в гости его друг, знатный вождь, который очень хотел быть удостоенным чести познакомиться со мной. Меньше всего мне хотелось знакомиться со знатным вождем, но, поскольку с моей стороны было бы слишком грубо отказать в просьбе человеку, который был так добр ко мне, я велел распрячь волов, но держать наготове и в раздраженном состоянии духа зашагал к краалю. От моего лагеря до крааля было около полумили: как только я достаточно окреп, я перебрался ночевать в свой фургон, снова предоставив хижину Старой Корове.

Впрочем, никакой конкретной причины для раздражения не было: в ту пору время в Зулуленде особого значения для меня не имело, и потому мне было не важно, отправлюсь я в путь утром или днем. Просто из головы у меня все никак не шло пророчество Зикали, Маленького и Мудрого, о том, что мне суждено отправиться вместе с Садуко в набег на Бангу. И хотя колдун оказался прав насчет буйвола и Мамины, я был настроен доказать ему, что насчет похода с Садуко он явно ошибался.

Если бы я покинул Зулуленд, то уж точно не смог бы выступить против Бангу. Но пока я оставался здесь, Садуко мог вернуться в любой момент, и тогда я наверняка не отвертелся бы от полуобещания, которое дал ему.

Уже на подходе к краалю Умбези я заметил, что там в самом разгаре приготовления к некоему торжеству: к празднику забили быка и теперь одну часть его мяса варили в горшках, другую – жарили. Заметил я также несколько незнакомых зулусов. За забором, внутри крааля, я обнаружил сидящим в тенечке Умбези и нескольких его вождей, а рядом с ними огромного, тучного туземца, на бедрах которого красовалась муча из тигровой шкуры как знак его высокого ранга, со своей свитой. У ворот стояла Мамина: на ней были лучшие ее бусы, и в руках она держала бутыль из тыквы с пивом, которым, по-видимому, только что угощала гостей.