Буры, стоявшие вокруг, тоже захохотали, подобного рода непритязательные шутки были у них в почете. Вдобавок они испытывали смятение чувств, предстоящая экспедиция их пугала, и потому они охотно облегчали душу этаким незатейливым, буколическим весельем. Теперь им все стало ясно. Ощущая себя обязанным по долгу чести отправиться в поездку, поскольку был единственным переводчиком, я, хитроумный лис, попытался сыграть на их страхах и задержать отъезд, дабы провести недельку-другую в объятиях новобрачной. Они поняли и оценили эту шутку.
– А он шельмец, этот маленький англичанин! – крикнул один.
– Не сердитесь на него, братья. Мы бы и сами остались, на его-то месте! – добавил другой.
– Оставьте его в покое! – сказал третий. – Даже зулусы не посылают молодоженов с поручениями!
Меня принялись хлопать по спине и посмеиваться надо мной в привычной бурской грубоватой, но дружелюбной манере. Я впал в совершенную ярость и врезал одному из них по носу, а он лишь расхохотался громче прежнего, хотя из носа у него потекла кровь.
– Послушайте, друзья! – сказал я, когда они слегка успокоились. – Женатый или нет, я поеду с теми, кто отправится к Дингаану, пусть и вопреки своему желанию. Сами знаете, хорошо смеется тот, кто смеется последним.
– Отлично! – выкрикнул какой-то бур. – Твоими стараниями, Аллан Квотермейн, мы скоро будем дома! Кто не поспешит вернуться, если его будет ждать Мари Марэ?!
Под гогот и насмешки я покинул это сборище грубых мужланов и нашел укрытие в собственном фургоне, нисколько не подозревая о том, что эта наша перепалка обернется против меня на следующий день.
Для определенной части невежественных людей предвидение зачастую является признанием вины.
Глава XVII
Свадьба
Утром того дня, на который назначили венчание, я проснулся под грохот грома и рев налетевшей бури. Молнии вонзались в землю вокруг и убили двух волов рядом с моим фургоном, грохотало так, что казалось, колеблется и вздыбливается почва под ногами. Затем задул студеный ветер и полило как из ведра. Я, конечно, привык к подобным капризам погоды в Африке, тем более в это время года, однако, не стану скрывать, вспышки и раскаты нисколько не подняли мне настроение, а ведь я и без того пребывал в куда более печальном расположении духа, чем следовало бы жениху в столь знаменательный день. Зато Ханс, прибежавший помочь мне облачиться в парадный костюм, был на удивление весел и пытался меня утешить.
– Не грусти, баас, – повторял он. – Если с утра буря, значит скоро выглянет солнце.
– Да уж, – отозвался я, обращаясь скорее к себе, чем к нему. – Но что произойдет между утренней грозой и покоем ночи?
Было условлено, что посольство, в составе которого вместе со слугами-туземцами насчитывалось около сотни человек (среди них было и несколько юношей, совсем еще мальчишек), отправится за час до полудня. Никто, разумеется, не занимался приготовлениями, покуда не стих проливной дождь, а он завершился около восьми утра. И потому, выбравшись из фургона, чтобы отыскать, чем бы перекусить, я обнаружил, что лагерь охвачен лихорадочной суетой.
Буры кричали на своих слуг и осматривали лошадей, женщины складывали в седельные мешки запасную одежду своих отцов и мужей, вьючных животных нагружали мешками с билтонгом и прочей едой, и так далее.
Суматоха была столь заразительной, что я даже начал опасаться, как бы за этим переполохом не забыли о моем маленьком дельце; все выглядело так, будто о свадьбах сейчас и думать-то неуместно. Приготовив все необходимое для отъезда, я отсиживался, терзаемый сомнениями, в своем фургоне – меня обуяла робость, присоединяться к компании насмешников не хотелось, идти к фру Принслоо, чтобы узнать о венчании, было неловко. Словом, около десяти утра фру явилась ко мне сама.
– Выходи, Аллан, – сказала она. – Коммандант ждет и страшно ругается, что тебя нет. И кое-кто другой тоже ждет. О, она такая красавица! Когда ее увидят, каждый мужчина в лагере захочет такую жену, не важно, свободен он или нет; ты, быть может, о том и не догадывался, но вы, мужчины, в подобных делах мало чем отличаетесь от кафров. Уж мне ли не знать, что цвет кожи тут ни при чем!
Продолжая болтать в своей обычной манере, старая фру за руку вытянула меня из фургона, словно какого-то нашкодившего мальчугана. Я не мог высвободиться из ее могучей хватки, а когда сия корпулентная особа сделала шаг-другой назад, мне было нечего противопоставить ее весу. Юные буры, которые последовали за фру, зная, какая роль ей отведена, встретили мое появление воплями и смехом, и это немедленно привлекло к нам всеобщее внимание.
– Слишком поздно отступать, англичанин! Ты уж постарайся в обморок-то не упасть! Если собрался передумать, раньше надо было! – Все это и многое другое кричали мне мужчины и женщины, и от их криков, визга и нескромных пожеланий мое лицо, должно быть, приобрело цвет красной болотной лилии.
Хвала Небесам, мы вскоре пришли туда, где стояла Мари, окруженная восхищенной толпой. Она была в струящемся белом платье, сшитом из простой, но благородной материи, а на ее темных волосах лежал венок, сплетенный девицами лагеря (эти мастерицы сгрудились стайкой за моей невестой).
Мы встали лицом к лицу. Наши глаза встретились. О, сколько было в ее очах доверия и любви! Я ощутил себя словно зачарованным, откровенно сбитым с толку. Чувствуя, что от меня ждут каких-то слов, я пробормотал: «Доброе утро», отчего все снова расхохотались, а старая фру Принслоо воскликнула:
– Видали вы этакого дурня, а?
Даже Мари улыбнулась.
Но вот откуда-то появился Пьет Ретиф, в грубом платье для верховой езды и высоких сапогах, как обычно одевались буры в те дни. Он передал «рур», который держал в руках, одному из своих сыновей, долго шарил по карманам и наконец извлек книгу, в которой нужная страница была заложена стеблем травы.
– Так, – произнес он, – ну-ка тихо! Проявите уважение и помните, что я сейчас – не просто человек. Я сейчас священник, а это совсем другое дело; будучи коммандантом, фельдкорнетом и прочими офицерскими чинами в одном лице и располагая законными полномочиями, я намерен поженить этих молодых людей, и да поможет мне Господь. И чтобы никто из вас, свидетелей, не говорил впоследствии, будто они обвенчаны неправильно или незаконно, потому что ничего подобного я не допущу!
Он перевел дух, а кто-то крикнул по-голландски: «Слышим, слышим!» Ретиф взглядом испепелил нарушителя тишины и продолжил:
– Юноша и девушка, как вас зовут?
– Не задавайте глупых вопросов, коммандант, – вмешалась фру Принслоо. – Вам прекрасно известны их имена.
– Конечно известны, тетушка, – ответил он, – но в сей миг я должен притвориться, будто не осведомлен заранее. Вы что, знаете закон лучше моего? Так, погодите, а где отец невесты? Где Анри Марэ?
Кто-то вытолкнул Марэ вперед, и он молча встал рядом с нами. Он смотрел на нас со странным выражением лица, а в руке у него было ружье, поскольку он уже приготовился к отъезду.